Я ухожу в сорочке Богоматери, да осенят меня раны мого Бога, 4 короны неба: Св. Иоанна Евангелиста, Св. Луки, Св. Матфея, Св. Марка. Да сохранят они меня от мужчин и женщин, от свинца и железа, от стали, чтоб не могли они ни ранить, ни порезать, ни костей моих сломать, чтоб не могли мной мои друзья управлять и помыкать, ни лестью взять, ни страхом объять, чтоб вино меня не хмелило, золото чужое не манило, и были бы надо мной мать Церковь и мать родная. Аминь.
Чтобы мать ребенка не избивала
Я получила письмо от женщины, которая с отчаянием пишет, что ее дочь бьет внучку не только за каждую тройку, но и за четверку, требуя, чтобы девочка носила только пятерки. Девочка, если получит тройку, боится прихода с работы матери, зная, что та будет ее бить.
И бабушка с внучкой вынуждены исправлять отметки. И даже завели второй, ложный, дневник, чтобы избегать расправы.
Меня очень расстроило это письмо. Что может быть дороже наших близких! Да и грешно бить беззащитного ребенка. Учиться, безусловно, надо. Я приведу вам случай из моей жизни, из моего детства.
В нашей школе директор преподавал историю, а его жена географию. Он часто вел и ее уроки. Его, помню, все боялись. Однажды я забыла снять нательный крестик. Обычно, подходя к школе, я его снимала. На линейке меня стыдили, звездочку октябрятскую хотели снять. В то время строго было с теми, кто верил в Бога. Пришла я домой зареванная. Бабушка умыла меня и сказала: «Сядь, я с тобой поговорить хочу. Вижу, успокоиться не можешь. Слушай меня, придет время, когда вся ваша история и география с ног на голову встанет. Всех, на кого сейчас молятся, ругать будут. Страну на куски раздерут, от географии пшик останется. Над Лениным смеяться будут, не будут знать, в какой угол его деть из Мавзолея. Все, кто на совесть учился, без работы будут. Я все наперед знаю и тебе покажу».
Много мне бабушка в тот день говорила, а я не могла понять: как это Ленина обвинять будут, ведь мы на каждом уроке о нем читаем.
«Баба, а почему же такие, как ты, не сказали никому, что война будет, не предупредили?» — спрашивала я ее. «Кто бы нас, старух, допустил бы до Сталина, ему и не такие говорили, а он не слушал. А во-вторых, не позволено вмешиваться в большое русло жизни. Не все можно сказать, что открывается нам. Да и люди бояться нас будут — кому понравится знать, что мысли его считываются, а они всякие бывают у людей. Порой волосы дыбом встают, а делаешь вид, что не слышишь их мыслей. Белая ворона, она и есть белая. Чем больше знаний, тем тяжелей, ты потом об этом узнаешь».