Добродушное лицо полицейского начало расплываться, комната закружилась, удары молотка стали чаще, и он услыхал собственный крик: «Нет, нет, нет! Я не верю, не верю!» И снова его поглотил мрак…
— Да, — повторил Ирвин. — Я помню все это и утверждаю, что в спальне был человек. Знаю, я изрядно выпил, но все же повторяю, что видел его; я не сам упал. Сержант, вы должны мне верить! Я видел его!
— Ну, хорошо, хорошо, мы верим вам. Спокойно, спокойно! — В руке Харбингера что-то блеснуло. — Извините, сержант, но я не могу разрешить вам продолжать беседу. По-моему, завтра ему будет значительно лучше.
Билл почувствовал укол иглы в руку и погрузился в сон.
Все были очень добры к нему. Когда его выписали, лица медсестры Энгус и няни Джексон были озабоченно-печальные, словно у кормилиц, впервые отправляющих своего питомца в школу. Доктор Харбингер ухмылялся, как добрый дядюшка, и несколько раз принимался трясти ему руку. «Ну-с, старина, это все, что мы пока в состоянии сделать для вас. Наведайтесь ко мне недельки через две и не беспокойтесь о провалах в памяти. Со временем это пройдет. Как я уже советовал, возьмите отпуск от всех ваших дел и постарайтесь все забыть. Возможно, что это звучит как парадокс, но зачастую случается, что забывчивость оказывается самым лучшим лекарем памяти».
Да, все были очень добры. Боб Лифтон поджидал его с машиной, чтобы отвезти домой. Милейший добряк Боб, вероятно, владелец лучшего литературного агентства в Лондоне и определенно один из наиболее тактичных лондонцев. Боб не только помог ему усесться в машину, но и настоял на том, чтобы прикрыть ноги пледом, и вел машину со скоростью миль двадцать, словно вез какую-то истеричную вдовушку.
Дома он тоже встретился с добротой. Приехавшая из Корнуолла его сестра Анна покачала головой: «О бедняжка Билл, мой бедный, бедный, бедный мальчик! Какое для тебя потрясение! Такое несчастье, хотя вообще-то мы с Мэри никогда не дружили». Это было действительно так. Между ними не было ничего общего, и они возненавидели друг друга с первого взгляда. Жизнь Анны была целиком посвящена ее детям и собакам, бесконечному вязанию и готовке для семьи здоровой, но однообразной пищи, а Мэри за всю жизнь вряд ли заштопала хотя бы один носок.
После отъезда Анны доброту к нему стала проявлять его приходящая служанка миссис Кэрвер. «Я принесла эти розы, мистер Ирвин, так как подумала, что они понравятся вам. Ведь покойница так любила белые розы. Иногда я ей говорила, что она и сама-то как роза. Бедная, бедная, подумать только, что не прошло еще и трех недель с того дня… Вчера, когда я убирала спальню, мне показалось, что она сидит у туалетного столика. Я любила ее, как родную дочь…» Ему удалось утешить миссис Кэрвер лишь после выплаты ей жалованья за прошедший месяц и трех больших рюмок джина.