– Не слишком ли легко он признался? – задумчиво проговорила Полина.
Она взяла Оливера за руку и прильнула к нему, дрожа, словно от холода.
– Что с тобой? О чем ты?
– Тим Мякеля…
– По-моему, мы жутко его напугали.
– Такого напугаешь.
– Полли, тебе нездоровится, давай уйдем.
– Смотри, вот те немцы. Нойер, Миллер… не вижу третьего. Ах, вот и третий.
Двое немцев с каменными лицами стояли позади британской делегации. Весь их вид выражал отрешенность и равнодушие. Чуть позади замер Хесслер, с таким лицом, будто только что съел ящик лимонов.
– Господи, только бы всё прошло спокойно, – перекрестилась Полина на купол Святой Софии.
– Нельзя около каждого человека поставить по часовому с ружьем, – пожал плечами писатель.
– Не могу избавиться от беспокойства. Идем, станем с ними рядом.
Клим Григорьев медленно шел за спинами толпы, двигаясь от площади к началу шоссе, уходившего вдоль берега. Там толпа начинала редеть. Вот и черный кабриолет, российский «Оккервиль» – когда всё закончится, сатрап сядет в него со своим дряхлым папашей и поедет праздновать. Только далеко не уедет.
Клим слышал, как ударили в большой колокол, и певчие заголосили «Многая лета». Григорьев косо усмехнулся в воротник. Внезапно он вспомнил, как убил впервые. Это было в июле 1917 года, в Питере. Клим, тогда еще совсем юный член эсеровской партии, получил в кружке револьвер (свое первое боевое оружие) и шел с ним домой. Повинуясь внезапному порыву, он стремительно подошел к усатому городовому на перекрестке Литейного и Невского и трижды выстрелил тому в живот. Клим ждал, что с ним случится нечто особенное, что-то навсегда изменится в его жизни – но всё осталось тем же. И небо, и чайки над крышей, и нагретая за день солнцем мостовая. Ему даже показалось забавным, что старик полицейский и не пытался защитить себя или стрелять в ответ. Забыв о кобуре на поясе, тот с глупым видом рассматривал свои окровавленные ладони и неловко пытался остановить хлещущую кровь. С тех пор Григорьев убивал… и убивал снова… и снова… Он бросал бомбы и втыкал под ребра ножи. Он служил в Петроградской ЧК и занимался расстрелами заложников-буржуев в 1918 году, после покушения на Урицкого. В 1922 году, когда белые во главе с Врангелем окружили Питер, он бежал и поселился в Вятке, где его никто не знал. Но и потом он не остановился – вышел на рабочее подполье и снова занял руки делом…
На площади заколыхалось многотысячное человеческое море. Нестройно затянули «Боже, царя храни» – подхватили, запели уверенно и громко.
Григорьев нащупал в кармане связку динамита. Он сделал короткий фитиль – но не слишком. Хотел оставить себе шанс убежать. Нет, он не из тех, кто жертвует собой. Не из тех.