Остальные — уже знакомый нам верзила денщик Курт и Пауль Бирхольц, зябкий оборванец во всем дамском, — не обратили никакого внимания на болтовню Швейка. Они притулились на куче срубленных еловых веток и изо всех сил старались не замерзнуть, что им, кстати сказать, удавалось плохо.
Все замолчали, и каждый ушел в себя, занятый тремя главными элементами своей жизни: урчащим желудком, свирепым морозом и неистребимыми вшами. Только Швейк с неизменной добродушной улыбкой копошился подобия костра. Вдруг он воскликнул:
— Братцы! Мы же забыли, сегодня тридцать первое число! Через полчаса начинается новый год.
— Если он будет такой же, как старый пусть лучше сразу же отправляется псу под хвост, — категорически отрубил Вацлав.
— Меня лично это не ка-ка-сается, — простучал зубами Бирхольц, — завтра я уже бу-бу-бу-ду сосулькой.
— Не может быть, — медленно проговорил Курт. — Фюрер сказал, что война кончится в этом году. Раз война не кончилась, значит никакого нового года нет.
— Подожди, попка, — сказал Швейк, — вы все не о том говорите. Нужно уж устроить встречу. Знаете, что? Я вас всех приглашаю на елку. В конце концов, елка у нас есть, а это самое главное. Важно, чтобы все было по форме. Это мне напоминает аналогичный случай с нашим полковником Клотцем. Шестого декабря, когда русские неожиданно перешли в наступление и двинули на нас танки, он выскочил из блиндажа в подштанниках и фуражке. Но из окна машины была видна только голова, и все думали, что он одет по форме… Что у нас есть из еды, Пауль?
— Во-военный кролик, — продребезжал Бирхольц и протянул Швейку дохлую кошку. — Это все, что я успел захватить.
— Маловато. Когда мы наступали, ты воровал лучше. Но ничего не поделаешь. Ну, Вацлав, скажи-ка нам что-нибудь (веселое, новогоднее, возвышенное.
Вацлав встал, откашлялся и, сумрачно оглядев окружающих, сказал:
— Я желаю всем нам вот чего: хорошо бы в новом году эта проклятая война провалилась к чертям собачьим. Все. Я кончил.
— Коротко и ясно, — отметал Швейк. — Ты настоящий оратор. Но гляди веселее. Надо искать во всем хорошую сторону. Мы сейчас на сто тридцать километров дальше от Москвы, чем были месяц назад, зато мы на сто тридцать километров ближе к Берлину.
— К утру я от-мо-морожу ноги, и у меня их отрежут, — интересно, что бу-бу-будет в этом хорошего? — спросил Бирхольц.
— Тебе не придется больше мучиться с этими дамскими ботами, которые ты снял с учительницы, — не задумываясь, ответил Швейк, — Ты же сам говорил, что тебе они жмут. Ну ладно, давайте лучше подумаем, какой бы новогодний подарок отправить домой, фюреру. Надо что-нибудь такое, что мы приобрели в этом походе на восток.