Что касается дедка, — как выяснилось, дальнего родственника Шмелева, — тот выглядел заспанным и сердитым, и, как признался Померанцев, если бы не «крепостная крестьянка», вряд ли бы его удалось уговорить выступить в роли понятого.
Голованов все еще возился с сейфом, пытаясь вскрыть хитрую конструкцию и изредка чертыхаясь. Яковлев при виде понятых извлек бланки протоколов — и процесс пошел…
Козакова довольно спокойно прореагировала на предъявленную ей «камеру пыток», чего нельзя было сказать о дедке.
— Говорил я Марье, когда этот ее засранец еще без портков бегал: мол, забалуешь его — бандюком вырастет! — возмущенно сообщил старик. — Вот и на-кася теперь выкуси!.. Ах ты господи, вонища-то какая… Нинка, у тебя после выпить-то чего найдется?..
— Поднесу, Степаныч, не боись, — кивнула Козакова, молча разглядывая предъявленную ей заскорузлую от засохшей крови спортивную куртку, и с искренним любопытством поинтересовалась у Яковлева: — Никак пытали тут кого?
— Это будет решать следствие, — коротко ответил Яковлев. И в тот же момент раздался наконец победный возглас Головача: «Есть!..»
Серебристый сейф внезапно натужно зажужжал, тренькнул, словно далекий колокольчик, и нехотя дверца его открылась, уступив усилиям Голованова.
И оперативники, и Померанцев с Денисом, и понятые столпились перед металлическим ящиком.
— Так, понятые, — Яковлев нахмурился, — я записываю: «В нашем присутствии был вскрыт…»
— Да пиши ты, молодец, что хочешь! — отмахнулась Козакова, вытягивая шею и пытаясь заглянуть в сейф через плечи мужчин. — А чего там-то, деньги?! Тышши небось?!
И разочарованно собрала губы в гузку, увидев, как один из понаехавших мужиков, покопавшись в металлическом нутре и чем-то там пошуршав, извлек на свет самую обыкновенную видеокассету.
Боль была почти непереносимой. Судя по тому, как скорчился мужчина, гнездилась она где-то в области солнечного сплетения, распространяясь по всему истерзанному телу… Чьи-то пальцы, вплывшие в кадр, грубо вцепились в плечо мужчины и выволокли его из тесной душевой кабинки, отделанной белоснежным кафелем. На мгновение в кадре мелькнуло лицо, и Денис нажал кнопку «Стоп».
— Узнаёшь? — пробормотал он.
— Сукин сын Любимов — охранник из сауны, якобы ничего не слышавший и не видевший, — зло бросил Яковлев, и пленка закрутилась дальше.
Теперь в кадре был другой персонаж, хорошо известный всем присутствующим, кроме понятых, спрашивать, узнали ли его, надобности не было.
Белое как мел лицо Фомина, затем его руки, пляшущие на курке пистолета, наконец, общий план — вся его трясущаяся фигура, жалкая, почти настолько же скорчившаяся, как и пытающийся встать на колени, все еще живой, хотя-и изуродованный до неузнаваемости Сергей Александрович Корсаков… Ему удалось не только слегка приподняться, несмотря на адскую боль и скованные наручниками за спиной руки, но и глянуть единственным не заплывшим от побоев глазом на своего давнего друга и партнера.