Наконец в зале потемнело, стало слышно, как дирижер постучал палочкой о край пюпитра, и полились звуки божественно-вечной музыки, вышедшей из-под пера грешного и земного композитора-мужеложца. В начале майору было просто интересно, и он внимательно смотрел на сцену, интуитивно чувствуя какую-то гармонию в движениях танцующих. Однако постепенно все его внимание сосредоточилось на услышанном, он внезапно почувствовал, как звуки приобретают в его сознании цвет и форму, а мелодия подобна хрустальной лестнице, уводящей душу в небесный храм неземного блаженства. На глазах Сарычева выступили слезы, и, словно озарение, он вдруг постиг, что истинному композитору дано не создавать, а слышать музыку планетных сфер и доносить ее на землю. Время как бы остановилось для него, и он пришел в себя, когда все многоцветье звуков потухло, а Маша сказала:
— Просыпайся, милый, нам пора.
Не говоря ни слова, они оделись и неторопливо вышли к машине. Было холодно, в небе висел молочно-белый круг луны, и казалось, что снег и мороз обосновались в городе навсегда. Наконец выстуженный двигатель нагрелся, в салоне стало достаточно тепло, чтобы не дрожать, и, выжав сцепление, Сарычев включил передачу и плавно тронулся с места.
Под колесами хрустел снежок, народу на улицах не было, и казалось, что все происходит в какой-то доброй сказке старого чудака Андерсена. Увы, едва они вывернули на Декабристов, как «семерку» обогнала исходившая ревом сирены белая машина с крестом, а впереди уже вовсю сверкал проблесковый маячок милицейского «УАЗа», и когда Сарычев подъехал поближе, то сразу стал серьезным и хмурым, а Машу пробрала мелкая, противная дрожь.
Неподалеку от бровки тротуара лежала в кроваво-набухшем, дымившемся снегу длинноволосая молодая женщина, на которой были только черные чулки, а на месте сердца у нее зияла огромная рваная рана размером с хороший апельсин. Прибывшие раньше других, как видно, отделовские менты на мороз из машины не выходили и в ожидании медиков и оперативной группы никаких действий не предпринимали. Глядя, как постепенно собирающиеся вокруг тела зрители затаптывают возможные следы преступления, Сарычев сплюнул и, сказав:
— Что творится, уму непостижимо, — медленно проехал мимо.
— Господи… — От увиденного Машу все еще колотило, и, прижавшись к сарычевскому плечу, она прошептала: — Чем же ее так?
— Не иначе как пушечным ядром, — ответил майор и сам себя неожиданно спросил: «А действительно, чем можно нанести подобную рану?»
Ответа как-то сразу не нашлось, и Александр Степанович всю оставшуюся дорогу молчал, впрочем, как и его спутница.