Настя быстро подошла к решетке и взглянула ему в глаза.
— Что это все значит?
— Ничего. Простая санобработка, я же говорил.
— Вы говорили, что я буду одна, а здесь уже кто-то есть.
Гуськов улыбнулся.
— Это чтобы вы не заскучали. До завтра, Анастасия Сергеевна!
Начальник охраны подмигнул Насте и с лязгом захлопнул вторую дверь. Настя услышала, как щелкнул замок. Затем все стихло.
Она посмотрела на соседку. Та по-прежнему лежала под своим одеялом не шевелясь. За окном смеркалось.
«Все в порядке, — сказала себе Настя, стараясь успокоиться. — Ничего страшного. Доктор Макарский — друг моего мужа, а значит, я в безопасности. Мне не причинят вреда».
Немного успокоившись, она прошла к кровати, откинула одеяло и осмотрела постельное белье. Оно и впрямь было чистое. Настя выложила содержимое карманов халата на тумбочку, затем легла на кровать и накрылась одеялом.
Целый час она ворочалась — в голову лезли тревожные мысли, но затем, когда за окном окончательно стемнело, постепенно задремала.
Еще час спустя, когда сон Насти был крепок и глубок, кто-то сел на край ее кровати.
— Эй, — окликнул ее хриплый голос. — Эй, ты!
Настя открыла глаза. Увидев перед собой страшное лицо, она хотела вскочить с кровати, но соседка положила огромную ладонь ей на грудь, коснувшись толстыми пальцами ее шеи, и тихо произнесла:
— Лежи смирно, шлюха. Или сверну тебе голову.
Часом раньше начальник охраны Гуськов вошел в кабинет к доктору Макарскому и, приставив руку к голове, ернически произнес:
— Господин дохтур, дозвольте доложить: мои ребята взяли след Корсака. Скоро проблема будет решена.
Доктор поднял на Гуськова мутный взгляд. В правой руке он сжимал бокал с остатками коньяка. Начальник охраны опустил руку и произнес насмешливо, с тенью плохо скрываемого презрения:
— Э, ваше блахородие, да вы, я вижу, нахлестались.
— Не ваше дело, — огрызнулся Макарский. — Что вам еще нужно?
— Хотел сказать, что насчет Новицкой я тоже все уладил. Дамочка-писательница теперь в другой палате. И у нее есть соседка.
Доктор едва заметно вздрогнул, посмотрел на Гуськова в упор и хрипло спросил:
— Кто?
— Гизельс, — ответил Гуськов. — Ваша любимица.
Макарский побледнел.
— Гизельс, — глухо повторил он.
И больше не нашелся что сказать. Лишь закрыл рот и облизнул внезапно пересохшие губы кончиком языка.
Гуськов усмехнулся.
— Не волнуйтесь, Андрей Сергеевич. Все произойдет быстро. Вас никто ни в чем не обвинит.
Макарский несколько секунд сидел неподвижно, как громом пораженный, затем поднял руку с бокалом ко рту, допил остатки коньяка, поставил бокал на место и пробормотал с болью, горечью и отчаянием в голосе: