Значит, проводит заслуженный отпуск с законной женой. Почему, в самом деле, она полагала, что жизнь давно уже раскидала их в разные стороны? Держатся, значит, друг за друга, лебеди белые?
Она со всей остротой чувствовала, как сделалась вдруг несчастной, покинутой, нелюбимой. Вмиг перестали иметь значение все ее достижения — и карьера, и деньги, и поклонники. Так что же, выходит, одна-единственная коротенькая встреча с прошлым может перевернуть и обесценить все то, что по крупице создавалось годами, закружить и завертеть так, что потом по черепкам не соберешь? Как мерзко, противно осознавать, что все, что делала, чего достигла, — все это по силе ощущения не имеет ничего общего с одним-единственным взглядом на пустынном причале, и что ничего, ровным счетом ничего не можешь с этим поделать. Потому как это была любовь, и теперь твое дело — бесконечно доказывать этой потерянной любви, что ты ничем не хуже, а может, даже и лучше, что ты — талантлива, красива и необыкновенно счастлива в личной жизни.
Евгений не мог отвести глаз от тяжелого, темного и блестящего, будто лакированного узла на ее затылке. Хотелось почему-то протянуть руку и дотронуться до него кончиками пальцев, ощутить кожей глянцевитую гладкость и шелковистость ее волос. Вспомнилось, что если приподнять их, отвести в сторону, то откроется темная маленькая родинка на высокой шее, родинка, к которой так сладко прижиматься губами, вдыхая чуть горьковатый полынный запах. Он потер сухими ладонями виски, отгоняя наваждение, спросил:
— Значит, путешествуешь? Одна?
— С сыном, — не оборачиваясь, ответила Стефания.
— У тебя сын? Не знал… — протянул он.
— Откуда бы тебе знать? — Стефания судорожно сжала руки так, что на пальцах остались красные следы от колец, бросила:
— Может, обойдемся без автобиографических справок?
— О чем же нам еще говорить?
— Выходит, не о чем? — Ее сверкнувшие на солнце горячие темные глаза обожгли его. — Да, наверное, не о чем, — тут же ответила сама себе. — Ты мне тогда еще все сказал. Как это ты меня назвал? Ах да, «злая, двуличная сука»!
— Еще и злопамятная… — неловко попробовал отшутиться он, чувствуя, как в горле едко щиплет, словно свежий речной воздух неожиданно наполнился густым дымом.
— Никогда не жаловалась на память.
Что ж, кажется, вот сейчас самое время извиниться и уйти. Она ясно дала понять, что его общество ей неприятно. Да и на что, собственно, он рассчитывал? На то, что прошлое быльем поросло, осталась лишь — как это пишут в женских романах? — щемящая светлая грусть, ни к чему не обязывающая ностальгия? Что они мирно побеседуют, словно на встрече одноклассников, и разойдутся? Глупо. Смешно. Такое не забывается.