«И что за садист придумал высокие каблуки?»
Она вошла задыхаясь, с растрепанными волосами. Взгляд мужа еще больше расстроил ее, но она улыбнулась, пытаясь избежать его гнева, который, как она чувствовала, готов был выплеснуться наружу.
— Ужасный день! Мне очень жаль… Я заскочу в туалет расчесаться и вернусь.
Сириль оставила пальто в гардеробе. В туалете, стоя напротив зеркала, она пригладила волосы руками, брызнула водой в лицо и на шею, облокотилась на мраморную раковину и попыталась собраться с мыслями.
В зеркале она видела отражение шокированной, охваченной ужасом женщины. Она не раз сталкивалась с сумасшедшими в Сент-Фелисите, но никогда — в своем Центре. Сходив в туалет и освежившись, она задержалась еще на несколько секунд и вышла.
Сириль быстро поднялась по трем пролетам лестницы, поправляя платье и пытаясь придать своему лицу выражение спокойствия. Учитывая ее профессию и должность, она должна была всегда выглядеть счастливой. Это полнейший идиотизм, но это так. Точно так же, как, по мнению обывателей, у стоматолога должны быть здоровые зубы, а у парикмахера — здоровые волосы, она должна была излучать счастье и уверенность в себе. В большинстве случаев это не являлось проблемой. Кроме таких дней, как сегодня.
За столом, во главе которого сидел ее муж, Сириль удалось успокоиться, хотя ей хотелось бы быть в любом другом месте, но только не здесь. И желательно в одиночестве. Или хотя бы с Мюриэль, которой она, устроившись на диване с двойной порцией водки в руке, могла рассказать о своем ужасающем открытии. Ее подруга, как обычно, обратилась бы к черному юмору, сказала нечто вроде «Колье из глаз! Новая мода!», и это пошло бы Сириль на пользу. Но сейчас она сидела за столом с известным социологом и историком, чьих имен не помнила.
Бенуа отлично справлялся с ролью заботливого мужа. Тем не менее она чувствовала язвительность, скрывавшуюся за его любезностью. Он злился на нее за опоздание и обязательно заговорит об этом по дороге домой, в этом она была уверена. Он не мог даже предположить, что ей пришлось пережить. Она все ему расскажет, и он простит ее. Она залпом осушила бокал шампанского.
Письмо Дома, скомканное, лежало в ее сумке, но каждое его слово четко запечатлилось в ее памяти. Все элементы этого письма указывали на то, что его автором был маньяк с самым настоящим расщеплением личности. Все, кроме этого: «Я бы предпочел другую тебя. Свою Лили, которая, отчаявшись, играет танго».
Это пугало Сириль. Никто, кроме нее самой, не знал, что в детстве отец называл ее Лили. Никто, кроме Бенуа, не знал, какое место в ее жизни занимала музыка. Каким образом Жюльен Дома мог раздобыть настолько личную информацию? Сириль говорила себе, что чудес не бывает, что этому должно быть логическое объяснение, нужно лишь отыскать его. Слова — это всего лишь слова, они не должны пугать. Тем не менее она чувствовала, что боится, и ничего не могла с этим поделать. Ей нужно было хорошенько все обдумать. Но сейчас она скатывала из хлебного мякиша шарики и молилась, чтобы этот вечер побыстрее закончился.