Передо мной стоял рабочий в длинном пиджаке с засученными рукавами. На отвороте пиджака красовалась красная ленточка. Чем-то он напоминал матроса, который «застукал» меня, когда я лез в дом, только рабочий не был таким мордатым.
— Доигрался, парниша, — объявил он. — Добегался. А потом на лице у него появилось странное, недоверчивое выражение. Он дернулся всем телом, словно не мог поверить в происходящее, а потом, прорывая одежду, из тела его выскользнули три острых зубца вил. Руки его задрожали, плечи обмякли и винтовка выпала из ослабевших пальцев. Рабочий качнулся, струйка крови протянулась из уголка его рта. А потом он повалился, и я едва успел отступить, чтобы падая он не сбил меня с ног. И я оказался лицом к лицу с молодым парнем в длинной домотканой рубахе. Его простое, немного глуповатое лицо вытянулось от удивления. Казалось он и сам поражен тому, что случилось. То и дело он переводил взгляд с мертвого тела на окровавленные вилы в своих руках.
— Молодец, — похлопал я по плечу ошеломленного юношу и проскочил мимо него в дом. В сенях или прихожей, как высокомерно ее любил называть наш управляющий, никого не было. Только я успел оглядеться, как кто-то закричал — крик был пронзительным, вибрирующим от переполнявших человека чувств. Без сомнения кричали из главной залы.
Держа оба револьвера наготове, я пинком ноги распахнул дверь. Зрелище открывшееся мне тогда показалось просто завораживающим, и только много позже я понял весь ужас, открывшейся мне картины. Большую залу, залитую светом из высоких стрельчатых окон, почти надвое разделял длинный накрытый стол.
По одну сторону стола столпилось с десяток крестьян, все вооруженные кольями и вилами — только у одного из них было охотничье ружье, которое он нацелил на двух большевиков. Те замерли сжимая в руках пистолеты, но стрелять не отваживались. Однако больше всего меня поразила ненависть в глазах крестьян, казалось еще мгновение и они с голыми руками бросятся на незваных гостей. Но у меня на этот счет были совершенно иные планы… до того момента, как я разглядел угощение на столе. На огромном блюде — на нем обычно в Рождество подавали поросенка — лежала полуобглоданная верхняя половина человеческого туловища. Людоедство! В первое мгновение я глазам своим не поверил. Ну там, бандиты, быдло… но это, в обглоданных человеческих костях было что-то нечеловеческое. Вид этих останков навсегда врезался в мою память. Белая, обескровленная плоть со слезами зубов, острых как… нечеловеческих зубов. Я вновь повернулся к экспроприаторам и только сейчас заметил, что в их грубых лицах есть что-то звериное.