* * *
С Дмитрим Павловичем я встретился в Хамадане в марте 1917 году. Он тогда только прибыл в Персию из обезумевшего Петрограда, спасаясь от гнева Александры Федеровны. Мы были знакомы и ранее. Он знал меня, как верного человека, на которого в трудной ситуации всегда можно было положиться. Но только «Приказ № 1» Февральской революции подвиг Дмитрия Павловича на откровенный разговор. Сам по себе этот «Приказ» Временного Правительства был истинным безумием (по крайней мере, нам тогда так казалось), но Великого Князя больше всего взволновал пункт 3. Там говорилось о том, что отныне солдаты во всех политических выступлениях должны слушать не офицеров, а подчиняться выборному комитету и Советом.
— Знаете ли, Григорий Арсеньевич, мне сейчас просто необходимо быть в Петербурге.
Мы беседовали в чайхане на окраине Хамадана. В полутемной зале, устланной старыми коврами, кроме нас было несколько стариков из местных. Я бы сам никогда не зашел в подобное заведение, но Дмитрий Павлович вызвал меня запиской, сообщив, что хочет поговорить со мной, но разговор будет приватным и желательно, чтобы не было никаких свидетелей. Я согласился.
— В Петербурге… Но вы же только оттуда?
— И вы в курсе того, почему мне пришлось покинуть столицу?
Я кивнул. Какое-то время Дмитрий Павловаич молчал, но когда он снова заговорил, в голосе его зазвучало напряжение, словно говорил он через силу.
— Гришка плохо умирал… Пока я с доктором и Пуришкевеичем сидел внизу, Феликс Феликсович накормил Гришку отравленными пирожными и напоил отравленным вином. В них цианида было столько, что полк солдат полег бы… Мы тогда долго недоумевали, в чем дело. Почему яд не берег проклятого Гришку, а потом все стало ясно… Вы когда-нибудь слышали о Ктулху?
Я снова кивнул.
— Да, мне доводилось общаться со старинными врагами Ктулху — Старцами и…
Дмитрий Павлович поднял руку, остановив меня. Лицо у него было словно вырезано из камня — этакий Лик печали.
— Я не хочу знать ничего об этом… Все это ересь, и… Впрочем, я хотел лишь сказать, что когда Гришка умер, у него обнаружили дьявольские жемчужины. Именно благодаря им он и стал… Впрочем я не об этом. Знаете ли, Григорий Арсеньевич — вы, единственный на кого я могу положиться. Больше всего я боюсь, что эти «икринки Ктулху» попадут в плохие руки. Еще одного проходимца в духе Распутина России не пережить. Ах, если бы я мог вернуться в Петербург! — На мгновение он замолчал, а потом повернулся ко мне, взял меня за руку и внимательно посмотрел мне в глаза. — Я должен попросить вас, Григорий Арсеньевич отправиться в Петербург. Я скажу вам, где спрятаны колдовские жемчужины, и вы уберете их… уничтожите… или, по-крайней мере, убедитесь, что они надежно спрятаны. «Жемчужины» не должны попасть в руки негодяев, а иначе я не могу назвать Керенского и его подхалимов. Боже мой, мне кажется Россия гибнет… Гибнет… Пообещайте, что всенепременно отправитесь в столицу и сделаете все, что зависит от вас, чтобы ближайшие лет десять никто не смог добраться до тайного знания.