Кстати о внимании. Этот вопрос упорно не дает мне покоя, то теряясь, то снова возникая в мыслях, как заноза, засевшая слишком глубоко под кожей — и не больно вроде бы, и не сожмешь толком кулак… Откуда Снейп знал о моем местонахождении? Если карта Мародеров до сих пор у него, он много раз мог добиться моего исключения. При его мелочности это было бы вполне логично и, в общем, объяснимо.
Но Снейп, молчащий про меня — это не укладывается в голове.
А получается именно так — он не мог меня видеть сквозь мантию-невидимку, когда я шел, не разбирая дороги, на башню, мечтая лишь о том, чтобы никогда больше никого не видеть. Сидеть там хоть до весны, пока Симус не забудет о самом факте моего существования. Наивное, но яростное желание, я хорошо его помню.
И вот теперь весна вступила в свои права, а я сижу на Зельеварении — «на Высших Зельях, Поттер, способны Вы заучить на слух разницу в названиях основного и углубленного курса? Нет? Тогда запишите!» — и размышляю о том, что при внимательном рассмотрении кажется бредом.
Ему незачем меня защищать. Собственно, кроме него, никто из профессоров никогда на меня и не ополчался по-настоящему. Я всегда был гордостью Хогвартса, с первого дня обучения. Периодически мне за это доставалось, но я всегда был героем, хоть это и тягостное ощущение. Словно живешь под ярким прожектором, освещающим малейшие движения.
Вечная непрошенная слава, которая «еще далеко не все, не правда ли, мистер Поттер». Правда, профессор Снейп. А если я задам Вам вопрос, мечтали ли о славе лично Вы, что Вы ответите?
Пошлете меня к черту?
Снова выкинете из своего кабинета?
Или бросите побелевшими от гнева губами, что именно об известности мечтали, перейдя сперва на Темную сторону, а затем став верным оком и преданной рукой Альбуса Дамблдора — оплота света?
Быть может, потому Снейп и был назначен главой мятежного факультета, что Дамблдор велел ему, не привлекая внимания, следить за неблагонадежными, демонстрируя им при этом полную лояльность.
Так или иначе, он сделался слизеринским деканом — и это существенно усложнило жизнь остальных, не его собственных, студентов.
Он приобрел уверенность, властность и жестокость, позволяя себе в лучшем случае сухой поклон и никогда — улыбку.
Перенес отношение к школьным недругам на окружающих людей — и на меня.
Несколько раз спас мне жизнь, раз от раза все больше за это ненавидя.
Послужил, пусть опосредованно, причиной гибели моего крестного.
И имея на руках неоспоримые доказательства, ничего не предпринял для моего исключения, которого всегда добивался.