Не поучиться ли нам у мормонов?
«Они не пьют, не курят, много времени посвящают спорту. ходят регулярно в церковь, понедельник обязательно проводят в кругу семьи. Они всегда гладко выбриты, аккуратно подстрижены, строго одеты. Что во всем этом плохого, понять трудно. Может, наша мысль и покажется кому-то кощунственной, но, честно говоря, мы не знаем, что лучше — исповедовать православные убеждения и при этом пить, воровать, драться или же верить в экзотические для россиян положения мормонов и при этом сохранять «образцовопоказательный образ жизни», — цитирует Антоненко одного из современных наших мормоноведов Г.Еремеева, не без смущения присоединяясь к нему, ия не без такого же смущения присоединяюсь к Антоненко.
Смущение понятно: можно ли стать лучше, перестав быть самими собой?
Можно ли перенять мормонские добродетели, не уйдя вслед за ними с привычной почвы в какое-то фантастическое поле чудес?
Сами источники мормонской веры — если подвергать их строгому анализу — не что иное, как результат непредсказуемой вышивки по общеизвестной канве. Никто не может опровергнуть описанное в «Книге Мормона» продолжение событий Ветхого Завета на американском континенте за шесть веков до Христа, как никто не может опровергнуть события и самого Завета: здесь фантазия давно уже равна реальности. Никто не видел нефийцев и ламанийцев, но и филистимлян никто не видел. Никто не видел оригинала священной книги мормонов, никто не объяснил, откуда и как появился на свет этот текст. То ли это фантазия полузабытого романиста Спилсмана, ставшая объектом фантастических переделок, то ли фантазии людей, самые имена которых канули в святое забвение. Ясно одно: перед нами домысливание и переосмысление канона, его пресуществление в душах читателей и почитателей, его возделывание заново.
У ученых это называется: «альтернативная история». У литераторов: «римейк».
Борхес опирается на Сервантеса, как Сервантес — на средневековые рыцарские романы, а на Борхеса — новейшие сочинители. Как опираются они на Толкиена, на Толстого. не говоря уже о древних мифах, в число каковых входят и оба Завета.
Все это — не что иное, как дотягивание наличного бытия до идеальной выразительности, то есть до сакральности, будь она религиозной или антирелигиозной, но непременно — духовно-практической. Это вышивка по вечной канве, а вышивать можно и суровой нитью, и золотом.
Никто не держал в руках золотые пластины, откопанные Джозефом Смитом в подземельях его фантазии, и никто не читал, что именно на них написано, но все почувствовали: что-то такое должно быть.