Господи, ну не странно, что, размышляя про все это, я на некоторое время забыл о маленьком Гэсе; как вдруг вбегает он, одетый как дикарь, светлые волосенки заплетены в косицы. Теперь ему должно быть лет эдак пять; крепенький, несмотря на холод его мускулистое тельце полураздето. В руке у него лук, и он протягивает его Младшему Медведю.
– Отец, – говорит он, – тетива порвалась. Пожалуйста, сделай мне новую. Она нужна мне для нашей войны.
Медведь, довольный, расплывается в улыбке, с любовью поглядывая на Гэса, хотя при этом и корит его.
– Настоящий Человек не должен вмешиваться, когда гость курит. – А сам тем временем из своего колчана, висящего на жердине, достает шнурок и натягивает новую тетиву.
Тут, наконец, я обретаю дар речи и спрашиваю Гэса, своего родного сына:
– А с кем вы воюете? Кто враги? Поуни?
Голос мой, должно быть, звучит как-то ненатурально, но Гэс не задерживается на мне взглядом. Он всё ещё не отдышался после бега и, как и положено ребёнку, совершенно поглощен этой своей сиюминутной надобностью. И как только Младший Медведь натянул тетиву, Он хватает лук и уже на ходу отвечает:
– Нет, не Поуни! – звонко и свирепо отвечает он на этом гортанном языке. – Бледнолицые!
– Ну-ка вернись и окажи, как подобает, уважение гостю, – говорит Младший Медведь ему вслед, но, по-моему, довольно-таки вяло, и прежде чем он всё это промолвил, мой Гэс уже присоединился к своим товарищам. С улицы донеслись их воинственные песни и боевые кличи. Себя, видать, он считал что ни есть настоящим индейцем…
Не знаю, что там думала Олга, ну, а после того, что я увидел, мне и выяснять расхотелось. Более мерзопакостной сцены мне наблюдать не доводилось. В стойбище, ниже нас по реке, у одного Кайова была белая женщина и он её имел за самую жалкую рабу. Сам я в этом стойбище чувствовал себя не очень-то спокойно, вот и был там всего ничего, убедился, что это не моя жена Олга – и всё, но эту несчастную и её полуторагодовалого ребёнкка видел. И, правда, жалкое зрелище.
Но здесь несчастнее всех был Младший Медведь, вы бы видели его физиономию, когда Олга ни с того ни с сего обрушилась на него. Теперь же, когда мы остались одни, он принялся хвастать, что отдал за нее десять лошадей одному южному Шайену, что захватил её на реке Арканзас. А между прочим, когда замуж брали индианку, то за нее отцу давали, как правило, не более трёх-четырёх лошадок.
Вы, небось, решили, что я сидел и скрежетал зубами. Ничего подобного. Я был точно во сне и говорю ему как ни в чём не бывало:
– У этого мальчика белая кожа.