А когда наши побеждали – в деревне был праздник. Если война случалась где-нибудь рядом, женщины и дети потом выходят на поле боя и добивают раненых врагов – дубинками или ножами, уродуют трупы, отрезают на память носы, уши, половые органы. О! Это для них первейшая радость, лучше не придумаешь… Да уж, повидали б вы с моё – не были б таким чувствительным… Вот Бизонья Лощина – она мне матерью была, иначе не скажешь. Добрая душа. Помню, когда был поменьше – то и дело обнимает меня, прижимает к своему толстому животу и улыбается, а лицо у ней – как луна, и от жира блестит. И варёной собаки обязательно кусочек получше подсунет. Ночью укроет, чтоб не замёрз. А ещё – жвачку индейскую давала всё время, одежду расшивала бисером… И много-много всякого делала для меня, как мать. Короче, женщина на все сто процентов, как и Старая Шкура – мужчина на все сто. Белых баб – хоть дюжину самых лучших собери в одну, всё равно Лощине и в подметки не сгодится. И при всем при этом что бы вы сказали, если б увидели, как это золото-женщина раненому бедняге-Вороне брюхо ножом вспарывает, а потом кишки оттуда наружу вытягивает?… А я вот ничего бы не сказал. Потому как постепенно понял, что глупо с ними спорить. Раненые Вороны, Юты и Шошоны тоже не спорили и пощады не просили, потому что сами то же самое творили. Так какого ж чёрта я буду лезть со своим уставом? Вы помните, как Старая Шкура рассуждал про бледнолицых? Ведь как не нравилось ему всё, что они вытворяют, но Шайен решил, что у них, наверное, есть свои резоны поступать так, а не иначе…
Ну, а я, – как же я мог допустить, чтобы переплюнул меня индеец – превзошёл терпимостью? И если Бизонья Лощина или какой-нибудь шпингалет краснокожий прибегал из прерии в деревню довольный как слон – сжимая в кулаке кусочек человеческого члена, я – как и все; – говорил что-нибудь типа: «Ух ты, здорово!»
К тому же у меня тогда возникла проблема посерьёзнее. Я был ещё малой, но уже убил своего первого врага и, значит, стал воином. И теперь, если случалась война или стычка какая, отлынивать было не так-то просто. Становиться химанехом, как Маленькая Лошадка, я желания не испытывал, хотя против него лично я ничего не имею. Так что делать было нечего – приходилось воевать. Единственное, что мне оставалось – попытаться по возможности поменьше убивать. То есть, в обороне – когда на нас нападали – я, конечно, сражался вовсю – на совесть, так сказать, но если это мы затевали заваруху – старался не лезть на рожон.
Короче, пытался сохранить подобие цивилизации, и своих диких друзей при этом не подвести. Не так-то это просто – чтобы и волки были сыты, и овцы целы. А иногда никак нельзя было отвертеться, и приходилось поступать по-дикарски. Бьюсь об заклад – вы, сэр, и представить себе не можете, что это значит!