– Слава Богу, – воскликнулъ совѣтникъ, переводя духъ. – Я увѣренъ, что ты знаешь въ этомъ толкъ, Тереза! Но во всякомъ случаѣ было бы умнѣе подать Феликсу обѣдъ въ твоей комнатѣ. Трина права, – Витъ не можетъ выносить ни сильнаго шума, ни громкаго разговора, поэтому, пока твой сынъ пробудетъ здѣсь, мы будемъ обѣдать въ угловой комнатѣ… А теперь надо отнести ребенка въ дѣтскую, – здѣсь воздухъ тяжелъ и пахнетъ кушаньями.
Онъ взялъ колыбель за одинъ конецъ и сдѣлалъ знакъ кормилицѣ взяться за другой, но маіорша взялась сама, и они оба понесли новаго преемника имени Вольфрамовъ, преемника ихъ фамильной гордости и высокомѣрія, какъ принца крови, черезъ кухню и сѣни, а кормилица съ чулкомъ въ рукахъ важно послѣдовала за ними.
Двери остались открытыми, и Феликсъ почувствовалъ живѣйшее желаніе убѣжать и покинуть навсегда „старое соколиное гнѣздо“, изъ котораго жалкое ничтожное отродіе уже теперь вытѣсняло всякаго, носящаго другое имя. Въ душѣ молодого человѣка не было и слѣда зависти или недоброжелательства, напротивъ, онъ очень радовался при извѣстіи, что родился Вольфрамъ, потому что его ужасала мысль жить и хозяйничать въ монастырскомъ помѣстьѣ. Конечно, ему и въ голову не приходило, что съ первымъ дыханіемъ этого маленькаго существа жизнь здѣсь сдѣлается положительно невыносимой, и онъ, слѣдовательно, останется безъ пріюта.
Дядя только что сказалъ ему, что онъ здѣсь лишній и можетъ приютиться гдѣ нибудь въ углу, если слабые нервы ребенка не переносятъ его присутствія. Какъ ни былъ строгъ и жестокъ совѣтникъ къ мечтательному мальчику, въ послѣдніе годы онъ относился снисходительнѣе и довѣрчивѣе къ молодому человѣку. Феликсъ въ гнѣвѣ топнулъ ногой, – это относилось не къ его искреннему стремленію, ни къ пріобрѣтеннымъ имъ знаніямъ, какъ онъ это думалъ, а къ единственному существу, въ жилахъ котораго вольфрамовская кровь, это было уваженіе къ будущему владѣтелю монастырскаго помѣстья. Теперь совѣтникъ стряхнулъ съ себя „неизбѣжное зло“>- замѣcтителя, – въ колыбели подъ шелковымъ пологомъ лежалъ наслѣдникъ, его плоть и кровь – и снова сталъ грубымъ и повелительнымъ, какимъ онъ былъ нѣкогда съ чуждой птичкой, съ бѣднымъ „колибри“.
А мать? Сынъ не сомнѣвался въ ея материнской любви, хотя она и скупилась на ея внѣшнія проявленія такъ же, какъ на деньги – она презирала сентиментальности „нѣжныхъ созданій“. Она была очень высокаго мнѣнія объ умѣ и характерѣ своего брата. Непреклонную жестокость и строгость она считала необходимыми качествами мужчины такъ же, какъ любовь къ порядку и домовитости необходимыми качествами женщины. Она слѣпо вѣрила ему. Во всемъ же, что касается рода, изъ котораго она происходила, она считала себя обязанной быть спартански твердой, – интересы ея сына всегда были на второмъ планѣ, какъ утверждали немногіе близкіе знакомые, которые бывали въ монастырскомъ помѣстьѣ. Мнимое прекращеніе процвѣтавшаго нѣсколько столѣтій уважаемаго рода причиняло ей страшное горе, она не любила своихъ маленькихъ бѣлокурыхъ племянницъ, а къ матери ихъ въ душѣ питала презрѣніе. Это Феликсъ такъ же хорошо зналъ, какъ всегда замѣчалъ набѣгавшую на ея лицо тѣнь, когда кто нибудь говорилъ о томъ, что со временемъ соединенныя имена Люціанъ-Вольфрамъ будутъ стоять во главѣ ихъ рода: непримиримая женщина считала недостойнымъ такого отличія того, „кто сдѣлалъ ее несчастной“… Къ тому же она менѣе всего была способна смягчить дурныя впечатлѣнія, только что полученныя ея сыномъ, и возвратить ему почву въ домѣ своего брата… Да и къ чему это? Онъ и самъ, вѣдь, не нуждался и не желалъ больше этой негостепріимной родной кровли!