— Невестка на зиму припасла, а я, грешным делом, нет-нет, да и прикладываюсь.
Они рассмеялись.
— Гнатка моего помнишь? В тюрьме он…
— За что?
— Во время забастовки полицаи обласкал его дубинкой по спине. А Гнатко как размахнется да как даст полицаю в рожу, так тот и залился кровью. Ну, тут сразу пришили выступление против власти, вот и…
— На сколько?
— Два месяца получил. Жду, не сегодня-завтра выпустят. А тебя, братику, так же Ярославом Ясинским кличут или теперь по-иному? — вдруг, понизив голос, спросил Остап Мартынчук.
В этом вопросе не было ничего неожиданного. Однако Одиссей ответил не сразу. Допил кофе, отодвинул чашку, закурил сигарету. И, будто взвесив что-то, сказал:
— Как известно, удаль молодецкая из одной только могилы не выносит, а из огня, из воды всегда вынесет. Ярослава Ясинского повесили. И пусть никто не знает, что он воскрес. Надо ли, чтобы закоренелые безбожники вдруг уверовали в чудеса? — улыбнулся он своей последней фразе.
— Око видит далеко, а мысль еще дальше, — одобрительно сказал Мартынчук. — Верно решил: мертвого с кладбища не возвращают.
— Остап Мартынчук был человеком честной души…
— Он таким и остался, братику, — и хотя в голосе Остапа прозвучала обида, он положил Одиссею на плечо сухую жилистую руку и сказал: — Не сомневайся.
— Так вот, по паспорту я теперь Кузьма Гай, сын Захара.
— Узнать тебя нелегко… Шутка ли сказать — двадцать три года!
— Да, много воды утекло, — в раздумье проронил Одиссей и умолк.
— Когда тебя забрали, сразу же арестовали Ивана Франко, да и других похватали. Сколько шуму наделали газеты! Громкий был процесс. Засудили их, кинули в тюрьмы, думали, запугают, сломят. Да орешки пришлись не по зубам панам прокураторам. Иван Франко теперь очень известный писатель. Но не забывает, что он — сын кузнеца. От мала до велика — все его знают. Для простого рабочего люда он — брат, родной человек, потому что знает он их горькую жизнь и защищает их как может. А польские шляхтичи и за компанию с ними наши галицкие подпанки, проклятые, грызут ему печенку. Гнатко тут у меня книгу Ивана Франко оставил, вот возьми, почитай.
Старик нашел на этажерке книгу, быстро перелистал страницы и, подойдя к гостю, указал:
— Вот тут читай…
Одиссей взял из рук Остапа Мартынчука книгу и тихо прочел:
Ты, братец, любишь Русь,
Как любишь хлеб и сало,—
Я ж лаю день и ночь,
Чтоб сном не засыпала…
Ведь твой патриотизм —
Одежда показная,
А мои — тяжелый труд,
Горячка вековая.
Ты любишь в ней господ
Блистанье да сверканье.—
Меня ж гнетет ее
Извечное страданье…
— Метко, га? — горячо блеснули из-под седых бровей глаза Остапа Мартынчука.