— Это объяснение пана Руденко-Ясинского, — улыбнулся Калиновский. — А царские власти считают иначе. Вы ведь знаете, что составление дурных репутаций — наивысшее удовольствие для мерзавцев! И, надо сказать, в России есть на это большие мастера. О, сколько они перевешали наших польских патриотов…
— Разве только польских? — скорбно прошептала пани Барбара.
— А относительно того, — продолжал Калиновский, — что его ждет, скажу: в лучшем случае — пожизненная каторга в Сибири, а в худшем… Вам хорошо известно, что русские власти сурово карают политических преступников, а сообщение царской жандармерии, как я уже сказал, свидетельствует, что Руденко-Ясинского обвиняют в политическом терроре…
Во время разговора Калиновский наблюдал, какое впечатление производят его слова на Анну. От него не укрылось дрожание ее бледных губ, немое отчаяние в отливающих синим бархатом глазах. Она, казалось, сразу постарела от горя. Но вот она медленно выпрямилась, лицо стало суровым.
— Я последую за моим мужем в Сибирь, — решительно сказала она.
Пани Барбара все время опасалась какого-нибудь необдуманного поступка дочери, по гром с ясного неба не напугал бы ее так, как эти слова.
— Что ты говоришь, Анна! Подумай!
— Да, мама, иначе поступить я не могу. Я пойду за моим мужем и разделю с ним его участь, — твердо ответила Анна.
— Ты забываешь, что мне пришлось покинуть с тобой город, где ты родилась. Забываешь, кто был твой отец. А ты думаешь, что царь забыл об этом? — Голос пани Барбары дрогнул. — Дитя мое, порыв твой благороден, но не благоразумен. Когда ты появишься в России с Ярославом, это может навлечь новую беду на него. Там, в России, еще слишком свежа память о польском восстании и о роли в нем твоих отца и дяди…
Пани Барбара боялась, что дочь неверно поймет ее, расценит эти слова как материнский страх перед одиночеством, и обратилась к адвокату:
— Возможно, я ошибаюсь, пан Людвиг?
— Пани Анна, ваши намерения достойны глубочайшего уважения. Счастлив тот, кто имеет такого преданного друга. Конечно, с любимым и Сибирь не страшна, однако… — Калиновский виновато посмотрел Анне в глаза и совсем елейным голосом, как ксендз, утешающий родных покойника, продолжал: — Я обязан вас предостеречь. Есть такие обстоятельства, о которых вы не знаете. И мой гуманный долг… Я хочу помочь вам даже в том, о чем вы меня и не просите. Пани Анна, вы молоды, неопытны, поэтому не учитываете одного обстоятельства, и я постараюсь вам объяснить его. Допустим, вы приезжаете в Россию, приходите в полицию и заявляете: «Я жена Ярослава Руденко-Ясинского и прошу разрешить мне последовать за ним». И тут царская жандармерия узнает, что жена Руденко-Ясинского — дочь известного польского повстанца и к тому же племянница мятежного генерала Парижской Коммуны… — Калиновский даже прикинулся патриотом. — При упоминании этих святых для каждого поляка имен русский царь прямо зеленеет от ярости. Если узнают о близости Руденко-Ясинского к семье Домбровских, ваше искреннее желание помочь мужу даст противоположный эффект. Если царские власти добудут подтверждение своих предположений, Руденко-Ясинского, безусловно, казнят.