— Тьфу, на руку наступил, пся крев!
— Куда лезешь! Там и так полно, потерпи до утра, — пробормотал кто-то сквозь сон.
Кто тут? Не Стахур ли?
— Он, — отозвался Богдан, который тянул Стахура за руку к окну.
Теперь они сидели возле нар под оконцем, сквозь которое в душную камеру проникал свежий воздух. К ним подсел и Любомир — молодой рипнык с промысла.
— Где Андрей Большак? У вас?
— Был тут, а с вечера его и Мариана Лучевского перевели.
— И Лучевский с вами?
— Да, все время в этой камере.
— А как Большак? Не проговорился?
— Признался, дурья башка! — с досадой махнул рукой Богдан. — Говорит: «Не мог я больше. Не хочу я, чтобы из-за меня люди невинно страдали. Я поджег — меня и карайте. Я, говорит, так пану следователю и заявил. Отняли работу, заморили голодом семью, погубили жену с тремя деточками, вот я и отомстил, поквитался с хозяевами. Теперь делайте, что хотите!» Пан инспектор как заорет: «Дурень ты! С твоим умом — поджечь промысел? Ты лучше признайся, кто тебя научил». Тогда Большак ему в ответ: «Поджечь дело немудреное, зачем меня учить? Сам я, сам!» А тот свое: «Поджег не ты, подожгло твоими руками тайное общество социалистов. Ты лишь игрушка в их руках. Тебя научил член тайного общества Степан Стахур. Признайся, дурень, облегчишь свою вину». Большак стоит на своем: «Чего вы зря возводите напраслину на невинных людей? Я поджег, я и в ответе. А то смотрите, как бы вам за ваше усердие голову не оторвали те, которых вы хотите зря погубить!»
— Молодец Большак! — восхищенно прошептал Стахур. — Я не ошибался, что он не продаст.
— Молодец-то он молодец, — сочувственно сказал Любомир, — да пан инспектор не унимается. Замучил бедного Большака. Утром и вечером допросы, а он твердит одно: «Я поджег, никакого тайного общества не знаю, никто меня не учил».
— Ты расскажи, Любомир, как его пан инспектор вывел из терпения, — усмехнулся Богдан.
— Так это же умора! — Любомир даже не заметил, как начал говорить в полный голос, и рассказал историю, известную всем в камере: — Начал пан инспектор сулить золотые горы Большаку, только бы тот подтвердил, что это студенты-социалисты с твоей, Степан, помощью научили его, как поджечь промысел. Большак сразу и спрашивает: «Скажите, прошу папа, у вас братья есть?» А тот ему: «Тебе зачем?» Большак говорит: «Я, прошу пана, пятнадцать дней на ваши вопросы отвечал, а вы на один мой вопрос не хотите ответить!» Тогда пан инспектор и говорит ему: «Ну, нас три брата. Дальше что?» Большак свое: «А сестра есть?» Интересно стало пану инспектору, к чему это Большак клонит. «Да, есть и сестра», — отвечает. — «Ну вот, а если бы к примеру, — говорит Большак, — над вашей сестрой какой-нибудь панычик поглумился?» При этих словах пан инспектор покраснел, как перец осенью, но слушает, не перебивает. «И вот, — ведет дальше Большак, — меньшой ваш брат, самый горячий, возьми да и убей обидчика. Полиция схватила вас всех трех. Наседают на вас, прошу пана, потому, что вы самый старший. Издеваются, пытают, дознаться хотят, кто убил. Говорят вам: если не скажете — ваша вина! Так вы, прошу папа, указали бы на брата?» — «А как же, сказал бы правду, как перед богом», — отвечает инспектор. «Я так и знал! — Большак ему. — Чтобы спасти свою шкуру, вы бы и других братьев разом продали, не то что одного…» Пан инспектор и слова ему больше вымолвить не дал, взорвался: «Ах ты, быдло! Да как ты смеешь? Пся крев! Да я тебя, дурня, в тюрьме сгною!» Наш Большак как ни в чем не бывало повернулся к нему спиной и так спокойно говорит: «Поцелуй меня в задок, прошу пана».