Старый Вильямс не скрывал своего отвращения и враждебности; он считал автомобиль оскорблением для своей конюшни — безукоризненно чистой конюшни с просторным каретным сараем, где широкие косички соломы были аккуратно переплетены с ярдами красной и синей седельной ленты, и прекрасному двору, до сих пор незапятнанному. Тут явился этот «панар», и вот, полюбуйтесь — на плитах лужи бензина, зеленоватого, дурно пахнущего бензина, запах которого ничем не отмоешь; в каретном сарае множество странных на вид инструментов, они все в машинном масле и пачкают руки; огромные жестянки с чем-то похожим на черный вазелин; запасные шины, ради которых приходится вбивать в дерево гвозди; скамейка с тисками для внутренностей автомобиля, которые часто лежат в разобранном виде. Двуколка была безжалостно изгнана из каретного сарая, и теперь ей приходилось стоять впритык с фаэтоном, чтобы освободить место блистательному захватчику и его молодому слуге. Молодой слуга был известен как шофер — он приехал из Лондона и ходил в кожаной одежде. Он разговаривал на кокни и открыто плевался перед Вильямсом прямо в каретном сарае, а потом растирал плевки ногой.
— Говорят тебе, я твоей харкотины у себя в сарае не потерплю! — ругался Вильямс, весь красный от гнева.
— Да будет тебе, дед; мы тут не на корабле! — вот как новое поколение отвечало Вильямсу.
Вильямс и Бертон, открыто выражавший презрение к лошадям, были на ножах.
— Вышло твое времечко, дед, — то и дело замечал он, — никому эти коняги уже не нужны; шел бы ты лучше в шофера!
— Да я скорей помру, чем так себя осрамлю, паразит ты этакий! — кричал на него разъяренный Вильямс. Он очень сердился, и обед бурлил в его желудке, так что живот у него пучился и причинял ему неудобства, поэтому жена очень за него беспокоилась.
— Не шебутись ты, Артур, — уговаривала она, — мы уже старые с тобой, а мир-то шагает вперед.
— К дьяволу он шагает, вот куда он шагает! — стонал Вильямс, держась за живот.
Что хуже всего, сэр Филип вел себя как школьник, у которого завелась новая устрашающая игрушка. Он был застигнут своим конюхом, когда лежал на спине под кузовом автомобиля, только ноги торчали, а когда он поднялся, его скулы, волосы и даже кончик носа — все было в саже. Он выглядел ужасно глупо, и, как сказал потом Вильямс своей жене:
— Извозился он весь, страх поглядеть, а ведь был такой чистенький джентльмен; и в грязнющем старом пальто этого Бертона, а Бертон на меня скалится и только пальцем тычет, пока хозяин не видит, а хозяин Бертону говорит этак запросто: «Слушай, что-то у него с выхлопной трубой!» А Бертон еще и спорит с ним, с хозяином: «Это поршень», — говорит, такой важный весь, не подойди.