У каждого из нас была своя должность, а у Ивана Алексеевича даже целых три. Он считался начальником санитарной службы всей дивизии, командиром медсанбата и нашим старшим хирургом. Зуев был заместителем командира и старшим операционным братом (или сестрой), Соколов — санитарный носильщик и он же начхоз. Кривун — начальник нашей единственной транспортной единицы и по совместительству повар. Только у меня не было, никакой должности, и я помогала всем понемножку. Зуев было предложил мне пост начальника паники, но я отказалась.
Самым мрачным в нашей пятерке был Гриша Кривун, а всё потому, что ужасно боялся самолетов. «Мессеры», «юнкерсы», «фоки» гуляли по небу целыми косяками, как рыба в воде, и настроение у Кривуна почти всегда было плохое. Он постоянно на кого-нибудь из нас ворчал за демаскировку, но больше всех доставалось веселому Соколову за его пехотинскую фуражку с ярким малиновым околышем,
'— Ну что за интерес, чтобы тебя за версту видели! — ворчал Кривун. — Надень ты пилотку.
На фиг мне твоя пилотка!—посмеивался Соколов.— Уши торчат, маковке холодно, и никакой красоты.
Маковке холодно... Двадцать шесть градусов... Красота понадобилась... Форсун! Вот и краги для форса нацепил...
А это как сказать, — лукаво улыбался Соколов. — Хоть для форса, хоть для безопасности. Ведь если немцы прищучат, ты не будешь ждать, пока я обмотки намотаю, уедешь — знаю я тебя... А тут застегнул, и готово.
Шалаболка ты! Пустой человек, — сердился Кривун и с инструментом в руках лез под машину.
Ссорились они ежедневно, но жить друг без друга не могли. Ели из одного котелка и спали под одной шинелью, как родные братья. Да и не был наш Соколов пустым человеком. Просто умел не поддаваться унынию.
Кривун доставал где-то лоскуты материи и, сшивая их на живую нитку, мастерил для радиатора машины маскировочные капоты. А потом вдруг перешел на краску: раскрашивал борта полуторки в самые фантастические цвета. Зачастую краска не успевала просохнуть, и, садясь в машину, мы пачкали руки и обмундирование. Зуев ругался, а Кривун оправдывался:
Это же я под цвет местности приспосабливаюсь. Мимикрия называется...
Товарищ начальник, хоть вы запретите ему машину уродовать! — кричал Зуев Ивану Алексеевичу. — Ведь смеются над нами! Как только нас не дразнят: -«Ковчег паникеров», и «Черная Маруся с рыжей бородой», и «Антилопа-Гну»... Чижик, как тебя штабники прозвали?
Девочка с «Шайтан-арбы»...
Иван Алексеевич посмеивался, вытирая платком полное потное лицо, и говорил Кривуну:
— В самом' деле, Григорий, ты умерь-ка свои малярные опыты. Я и сам всегда в краске хожу.