Мы были потрясены. Все молчали, и только Зуев, сняв кубанку, тихо проговорил:
— Ах ты, бедный закройщик из Торжка...
Медсанбат остановился в большой пригородной деревне Голенищево. Усталые, расстроенные, мы улеглись спать, а утром стали устраиваться.
— Ну, Чижик, — сказал мн« Зуев. — Похоже, что станем надолго. Дивизия заняла позиционную оборону. Довольно тебе путаться под ногами. Надо придумать, куда тебя пристроить.
Мы хлебали суп из одного котелка, когда пришел комбат. Он, как всегда, был вооружен до зубов.
Зуев заговорил с ним обо мне. Товарищ Товгазов всегда решал сразу:
— В хирургический взвод. Агрегатом заведовать...
«Каким еще агрегатом? — подумала я. — Уж не автоклавом ли?» Делать нечего — автоклав так автоклав, и я отправилась в хирургию. Там всё сверкало белизной: потолок и стены были обтянуты простынями, на окнах поверх светомаскировочных циновок висели марлевые занавески. Посередине стояли два высоких стола, покрытых белыми клеенками.
В операционной никого не было. Я заглянула на кухню. Там на ящике из-под медикаментов перед маленьким зеркальцем сидела Зоя Глазкова. Она расчесывала своп великолепные волосы. В зубах у Зои торчали шпильки. На мое приветствие она кивнула головой и улыбнулась одними глазами. Я поискала агрегат, но ни на кухне, ни в операционной ничего похожего не обнаружила. В сенях на яавке стоял закопченный примус, ведра с водой. В углу направо две пары носилок, налево мешки с ватой и шинами, и всё.
— Зоя Михайловна, а где же мой агрегат? — спросила я, не закрывая двери в сени.
Зоя, не вынимая изо рта шпилек, показала пальцем на примус.
Вы смеетесь! Ведь это же просто примус!
Ага, примус. Будешь инструменты кипятить...
Вот тебе и на... — проговорила я упавшим голосом. — Примус накачивать. Да не буду я! Ну его!
Но военфельдшер Глазкова умела ставить на место и не таких чижиков. Зоины глаза стали вдруг очень холодными. Она вскинула узкий подбородок и сложила губы в ироническую усмешку:
— Ты, Чижик, может быть, хирург? Или фельдшер? Нет? Так что же ты хочешь?
Я молчала. А Зоя, ядовито улыбаясь, продолжала:
— Я разрешаю тебе обратиться к комбату и обжаловать его приказ...
«Обратиться к комбату! Нашла дуру!»
Я схватила свой агрегат за тощие ножки и часа два остервенело купала его в тазу. Потом натерла толченым кирпичом, и он засиял, как бабушкин медный самовар.
Что делать? Надо было приступать к обязанностям фронтовой Золушки.
Я дежурила двенадцать часов, а потом целые сутки была свободна. Но во время дежурства, даже если не было раненых, не имела права никуда отлучаться: