Пусть будет так, — кивнул комбат. — В карты, что ли, сыграть?
Можно и в карты, — согласился Карпов. — Только я сначала Тане позвоню — надо соблюсти ритуал. — Он стал накручивать ручку полевого телефона.
Кто это Таня? — спросила я у комбата.
Фельдшер. Командир санитарного взвода соседнего полка.
Разве в нашей дивизии есть девушки на передовой?
Пожалуй, одна только Таня.
Карпов тем временем ругался с телефонистами и называл условные позывные. Комбат взял меня за руку:
— Слушайте внимательно, представление будет коротким. »
Карпов, наконец, прорвался к Тане. Лицо его вдруг стало глупым, сладчайшая улыбка растянула рот до ушей, голубые глаза.стали маленькими-маленькими, Он спросил умильным голосом:
Это вы, Татьяна Ивановна? Добрый вечер, добрый вечер, дорогая! Это Карпов. Да. Леша. Да вот мы с комбатом...
Меня-то зачем приплел? — недовольно пробурчал комбат. Карпов погрозил ему пальцем и продолжал вкрадчиво:
Ах, какая скука! Если бы вы... Что? — Он повернулся к нам: — Сеанс окончен. — Положил на место трубку и захохотал: — Ах эта чертовка Таня! Бес, а не девка. Положи, говорит, болван, трубку да пробежись со своим комбатом разок другой по обороне, вот блажь и пройдет... Так и сказала!
Правильно сделала, — улыбнулся комбат.—Татьяна Ивановна молодец. Ну, сдавай, что ли!
Карты были истрепанные, и, плохо разбирая масти, я проигрывала. Комбат подсказывал, Карпов злился и ворчал:
— Ну что играть с дураками? Давайте лучше поболтаем.
Мы болтали с Карповым, как два давнишних приятеля, хохотали и дурачились. Я рассказывала о наших девчатах, о комиссаре Сальникове — смешила Лешку, а он меня. Комбат молчал, украдкой поглядывая на меня и улыбаясь своей загадочной улыбкой.
Около одиннадцати комбат и Карпов стали собираться на оборону.
— А вы ложитесь спать, — сказал мне комбат. — Ничего не бойтесь. Тут будет дежурный телефонист. Ванюшка, позови сюда Чалого. Пусть переключит аппарат на нас, — приказал он ординарцу.
Но спать мне не хотелось. В землянке было жарко и душно. Большая печка-бочка раскалилась докрасна.
Мне захотелось подышать свежим воздухом, и я вышла из блиндажа.
Ночь темным-темна. Влажные облака висят над самой головой. Попахивает пороховыми газами. Отчетливо доносится ожесточенная перестрелка. В общем хаосе звуков ухо улавливает знакомое: вот рвут тугую парусину темноты ружейные нестройные залпы; а это басит «максим». «Чук-тюк! Чук-тюк!» — хлещет короткими очередями автомат. Злобно заливаются пулеметы МГ — длинную строчку ведут немецкие «портные» — шьют саваны про запас...
И что-то всё время вспыхивает там, на верху оврага. Призрачный мертвенный свет выхватывает из темноты отдельные предметы: белый ствол березки, крышу блиндажа, глубокое, как колодец, дно оврага.