— Это ты из «Факела»? — спросил он сердито.
— Я, — ответил и подумал: «Если такие так выходят из этого кабинета, то что же там ждет меня?»
Меркурьев пошел к, двери, потом резко остановился.
— В театре, молодой человек, когда просят прикурить, не вскакивайте. Пусть сами изволят согнуться к огоньку. — Сказал и вышел.
Секретарь, немолодая, очень милая женщина, заметно смущаясь, сказала:
— Не обращайте внимания. Театр — это, знаете ли, характеры… Пожалуйста, проходите, Константин Васильевич вас ждет.
Вошел. Смотрю — директор барабанит пальцами по столу, тоже молчит. Потом:
— Пьешь? — ни с того ни с сего, как мне показалось, грозно спросил.
— Ну… — замялся я.
— А я выпью. — Он достал откуда-то из-под стола бутылку коньяка, плеснул коричневатую жидкость в стакан, стоявший на столе, одним махом проглотил ее и продолжал молчать. «Успокаивает себя, — подумалось мне, — видно, сильно „поговорили“ они с Меркурьевым».
— Ты в Кунсткамере был? — спросил директор и впервые посмотрел мне в глаза.
— Был.
— Так там уроды. И все заспиртованные, и у каждого своя банка. А тут все красавцы, и все живые, и все в одной банке… В театре. У тебя семья большая?
— Четверо нас.
— Жена — артистка?
— Певица.
— Ну, хоть тут слава Богу!.. — И улыбнулся. Хорошо так улыбнулся.
— Я тебя на сцене не видел, видел Вивьен (главный режиссер театра). Говорил, что ты наш… Так наш? — в упор спросил Скоробогатов.
Радость, страх, смятение, растерянность бушевали во мне.
— Георгий Александрович… — только начал я.
— С Гогой (надо же, великий Товстоногов тогда для них был «Гогой») мы договоримся. Мы — Академия. Улавливаешь?
Шел я от здания Александринки до памятника Екатерине II, хоть это и короткий путь, долго… И бронзовые царедворцы, окружавшие царицу, показались мне с лицами Николая Симонова, Николая Черкасова, Константина Скоробогатова, Александра Борисова…
Лететь бы! Но… В этот вечер в саду «Измайловский» «Вей, ветерок» я провалил с треском…
Вот ведь наша профессия! Балалайку, гитару, рояль, орган можно настроить. Актер же — инструмент загадочный и пока никем еще не понятый. Какие колышки надо покрутить, чтобы струны — мозг, кровь, сердце, тело, голос — свести в одно гармоническое целое, способное выразить тончайшие чувства?
Кто бы знал, как в ту ночь я был противен себе! Какими только словами не казнил себя: и бездарь, и неуч, и недоумок! Спасибо жене (она была тогда со мной) — она плакала от счастья, радуясь моему успеху и столь лестным предложениям. И тревожилась — не случилось бы нервного срыва, не выкинул бы я сгоряча что-либо непоправимо строптивое.