Нельзя оживлять мертвецов. Новая Сечь была зомби. Смешной и жуткой пародией на себя бывшую. «Лыцари» по-прежнему были храбры и совсем не боялись смерти, но лишь потому, что жизнь — хоть своя, хоть чужая — не казалась им какой-либо ценностью. Итак, храбрость была. И все. Никакой — пусть и весьма своеобразной — «военной демократии». Никакого аскетизма. Никакого социального мира. Всем заправляли «старые» («знатные») казаки, вернувшиеся из крымских владений. По сути, те же «зимовые», что и 150 лет назад, но при российских воинских чинах.
Судя по описям пожитков «стариков», разграбленных во время нередких бунтов на Сечи, самый «незаможный» из пострадавших, не занимавший никакой должности, имел в доме, помимо всякого имущества, 2500 рублей серебром и 75 червонцев — сумма, вдвое превышающая стоимость неплохого российского имения. О состояниях более зажиточных сечевиков можно только догадываться, тем более что капиталы, в отличие от времен прежних, пополнялись в основном не военной добычей, сколько доходами с «паланок», разбросанных по всей «ничейной» степи латифундий, обслуживаемых «голотой» — беглецами с Левобережья, не имеющими права носить оружие и участвовать в набегах. И только этим, ничем более, отличавшимися от «серомы» — многотысячной толпы оборванцев, обитающих на самой Сечи и имевших формальный статус «казаков», уже не дающий права избирать и быть избранным (эта привилегия была закреплена за узким кругом «знатных»), но позволяющий, не работая, жить за счет подачек от «старых». Подачки были не слишком велики, но на пропой хватало, а если хватать переставало, «сирома» бунтовала (в 1749-м и 1768-м случались серьезные бунты на самой Сечи, эксцессы же в «паланках» учету не поддаются). «Знатные», правда, неуклонно давили мятежи при помощи российских войск, но пытались снять социальный стресс и подручными средствами, закрывая глаза на самодеятельность рядового состава. Так что ватаги «сиромы», действуя на свой страх и риск, не только без одобрения свыше, но частенько и вопреки прямому запрету творили беспредел на территории от Днепра до Днестра, дотла грабя соседние территории. Отдуваться же приходилось российским властям, и еще хорошо, если только на уровне дипломатии (именно налет «бесхозных» запорожцев на турецкую Балту спровоцировал Русско-турецкую войну 1768–1774 годов).
Резвились ватаги и на Правобережье, всячески поддерживая — более того, организуя и направляя — гайдамаков в смысле пограбить панские имения. Что, естественно, ломало и так хрупкую стабильность пророссийского режима в Польше. Да и от вмешательства в Пугачевщину «старые» удержали «серому» едва ли не с боями.