Покой, сытость и избыток времени, известное дело, предрасполагают к философствованиям. Среди старосветских помещиков Малой Руси, тех самых, служить не желавших, а желавших грезить под бандуру с галушками, было немало людей образованных, склонных после плотного ужина помечтать и порассуждать о старых добрых временах, когда все было не так, как нынче. То есть нынче, конечно, классно, тепло, светло и мухи не кусают, но ведь раньше мы были ого-го, а сейчас кто? Скорее всего, кто-то из этих «скучающих» и накропал на досуге появившийся невесть откуда в начале XIX века анонимный апокриф, именуемый «История Русов».
По форме сие произведение не пойми что, то ли летопись, то ли сборник легенд, по сути же «политический трактат, облеченный в историческую форму». Или, если без экивоков, политический памфлет на тему «Ой, какие мы были крутые и славные». Красота и сочность слога сего произведения явны и несомненны, в отличие, увы, от научной достоверности. Апологеты идеи «Прочь от Москвы», они полагают книжицу не просто достоверной, но даже своим «катехизисом, Кораном и Евангелием украинства», однако исследователи XIX века — в том числе стоявшие на жестко «украинофильских» позициях — думали иначе. В частности, Николай Костомаров, посвятивший изучению истории Украины всю жизнь и свято веривший в подлинность «источника», на склоне лет с очевидной грустью сделал окончательный вывод, признав, что в «Истории Русов» «много неверности и потому она, в оное время переписываясь много раз и переходя из рук в руки по разным спискам, производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии». Впрочем, мифологам Костомаров, ежели что, не указ.
Как бы то ни было, «История Русов», изображающая «козаков» ангелами во плоти, а «москалей» саблезубыми дикарями, запрещена не была и обильно расходилась в списках, в том числе и в Петербурге. Тем паче что столичная элита «малороссийской» темой интересовалась всерьез. Она ведь и состояла едва ли не наполовину из выходцев оттуда, не вполне порвавших с родными корнями. А кроме того, это было (хуторки в степи!.. черные брови, карие очи!.. чому я не сокил?!.) очень свежо и романтично, — с одной стороны, безусловно, свое, но с другой как бы и не совсем, и каждый из интересовавшихся видел в ней ровно то, что хотел видеть. Кого-то привлекали «думы» Рылеева, где донельзя облагороженные Наливайко и Войнаровский в лучших традициях якобинцев высокопарно рассуждали о свободе и добродетели, кто-то зачитывался пушкинской «Полтавой», наслаждаясь изысканной смесью коварства, любви и воинских подвигов, еще кто-то просто и без затей хохотал, листая «Энеиду» Котляревского. Однако самый мощный толчок процессу дал, на мой взгляд, не кто иной, как Николай Васильевич Гоголь, — по большому счету основатель русской «поп-культуры», в частности таких жанров, как фэнтези, horror и пиратский роман. Нет, конечно, стихи — это прекрасно, и Пушкин с Лермонтовым гении, но любовь к поэзии присуща не всем. Да и серьезная проза, в том числе военная, не говоря уж о «бытовой», хороша под настроение. А вот Гоголь с его колдунами, ведьмами, виями и флибустьерами, щеголяющими в шароварах шириной с Черное море, — это да! Это для всех. И интерес к Малороссии вспыхивает степным пожаром, как нынче (спасибо профессору Толкиену) интерес к кельтам, бывших, между нами, всего лишь крашенными лохматыми дикарями.