Я нѣсколько разъ встрѣчался со вчерашнимъ офицеромъ, нашимъ предполагаемымъ спутникомъ черезъ горы. Онъ меня больше не узнаетъ, я оскорбилъ его, слава Богу. На одной станціи, гдѣ мы ужинали, онъ сидѣлъ рядомъ со мной, положивъ свой толстый кошелекъ подлѣ себя на видномъ мѣстѣ. Разумѣется, это было сдѣлано не только съ цѣлью ввести меня въ искушеніе украсть кошелекъ, сколько для того, чтобы показать мнѣ красующуюся на немъ серебряную корону. Но Богъ вѣсть была ли серебряная ворона настоящей, и имѣлъ ли онъ вообще право имѣть корону. Когда я расплатился, онъ не сказалъ ни слова и не принялъ никакихъ мѣръ; но господинъ, сидѣвшій у меня съ другой стороны, обратилъ мое вниманіе на то, что я получилъ слишкомъ мало сдачи. Онъ провѣрилъ ошибку у кельнера, и я тотчасъ же получилъ свои деньги. Я всталъ и поклонился этому господину, благодаря его. Мы рѣшили не принимать офицера въ качествѣ спутника и ускользнуть отъ него во Владикавказѣ.
Въ девять часовъ вечера уже совершенно темно. Изъ деревушекъ въ степи мерцаютъ лишь огоньки больше ничего не видно. Время отъ времени проѣзжаемъ мы мимо одинокаго маленькаго огонька, свѣтящагося въ крытой соломой лачужкѣ, гдѣ навѣрно живутъ страшно бѣдные люди.
Вечеръ тепелъ, душенъ и теменъ. Я стою въ корридорѣ у открытаго окна, пріотворивъ еще къ тому же дверь на наружную площадку, но, не смотря на это, такъ тепло, что я долженъ все время держать въ рукѣ платокъ и обтирать потъ съ лица. Изъ отдѣленія, занятаго армянскими евреями, въ задней части вагона несется пѣніе, жирный старый еврей и жирный евнухъ поютъ поперемѣнно. Шумъ этотъ длится безконечно долго, цѣлыхъ два часа; то одинъ, то другой смѣются надъ тѣмъ, что они спѣли, и начинаютъ затѣмъ снова свое монотонное пѣніе. Голосъ евнуха похожъ скорѣе на птичій, чѣмъ на человѣческій.
Ночью проѣзжаемъ мы большой городъ Ростовъ, — вслѣдствіе темноты почти ничего не видно. Многіе изъ нашихъ спутниковъ здѣсь выходятъ.
Мнѣ удалось увидать на платформѣ толпу киргизовъ. Какъ могли они забрести сюда изъ степей востока, я не знаю; но я слышалъ, что это были дѣйствительно киргизы. Въ моихъ глазахъ они очень мало отличаются отъ татаръ. Это кочевой народъ, гоняющій своихъ овецъ и коровъ съ мѣста на мѣсто и пасущій ихъ по степямъ. Овца ихъ денежная единица, другой нѣтъ у нихъ; за жену платятъ они четыре овцы, за корову восемь овецъ. За лошадь даютъ они четырехъ коровъ, а за ружье трехъ лошадей: это я гдѣ-то читалъ. Я гляжу на темно-желтыхъ, косоглазыхъ людей, и киваю имъ; они киваютъ мнѣ въ отвѣть и смѣются. Я дарю имъ пару мелкихъ монетъ, они радуются и благодарятъ. Вотъ насъ двое европейцевъ, стоящихъ и смотрящихъ на нихъ; сосѣдъ мой знаетъ немного ихъ языкъ. Они не красивы по нашимъ понятіямъ, но во взглядѣ ихъ есть что-то дѣтское; руки ихъ необыкновенно малы, я сказалъ бы даже безпомощны. У всѣхъ мужчинъ овчины и зеленые или красные башмаки съ загнутыми носками, въ качествѣ оружія носятъ они кинжалъ и копье. Женщины одѣты въ пестрыя ситцевыя платья; на одной надѣта соломенная шляпа, отдѣланная лисьимъ мѣхомъ. Онѣ безъ всякихъ украшеній и кажутся очень бѣдными. Европеецъ, стоящій подлѣ меня, даетъ имъ рубль, они снова благодарятъ и завязываютъ подарокъ въ платокъ.