Навстрѣчу ѣдетъ обозъ пустыхъ телѣгъ, онѣ запряжены буйволами, погонщики растянулись во весь ростъ на своихъ телѣгахъ и спятъ; мы объѣзжаемъ сторонкой и благополучно минуемъ ихъ. Но у одного изъ быковъ ярмо попало между рогами, животное должно итти съ вывихнутой шеей и совсѣмъ изогнувшись на бокъ. Моя спутница хочетъ выйти изъ экипажа и привесть ярмо въ порядокъ; но, когда мы растолковываемъ Карнѣю, чего мы хотимъ, онъ не останавливается, а ѣдетъ дальше и не понимаетъ ни слова. Такимъ образомъ минуемъ мы весь обозъ, уже черезчуръ поздно сдѣлать что-либо, Карнѣй снова пускаетъ лошадей рысью. А быкъ идетъ дальше, проходя свой долгій многоверстный путь, безмолвно уставивъ глаза и со свихнутой шеей. Намъ вдругъ становится какъ-то скверно на душѣ въ нашемъ экипажѣ, никто не будетъ, конечно, этимъ удивленъ. Но время, часы сглаживаютъ все; черезъ нѣсколько времени я начинаю находить утѣшеніе въ мысли о томъ, что есть люди, которымъ не сладко приходится. Чѣмъ раньше такой быкъ замучится до смерти подъ ярмомъ, тѣмъ лучше для него. Въ этомъ его надежда. Точно также и человѣкъ въ минуту страданія вспоминаетъ о томъ, что есть еще у него исходъ сдѣлать жизнь настолько короткой, насколько ему угодно. Ницше правъ, этотъ исходъ утѣшилъ въ страданіи уже не одного человѣка….
Часы бѣгутъ, время летитъ. Сказочная страна снова прекрасна.
Близъ одного водопоя считаетъ добрѣйшій Карнѣй Григорьевичъ за должное пропустить впередъ насъ чужой экипажъ. Это русское семейство. Они ѣдутъ скорѣе насъ. Мы видѣли ихъ еще въ Корби; но, такъ какъ мы сегодня выѣхали на много раньше, то они не должны бы были нагнать насъ. Мы снова терпимъ отъ пыли, которую они поднимаютъ, и дѣлается невозможно дышатъ.
Тогда я ударяю Карнѣя кулакомъ по плечу и даю ему понять, что онъ натворилъ.
Онъ смотритъ съ минуту на насъ съ какимъ-то ужасомъ и удерживаетъ лошадей.
Онъ какъ-будто ничего не понимаетъ и попросту хочетъ ѣхать дальше. Тогда я выпрыгиваю изъ экипажа, держу лошадей и дѣлаю отчаянные жесты; однако его изумленіе при видѣ недуга, овладѣвшаго мною, становится все больше и больше. Онъ видитъ пыль, которая тихо и неподвижно стоитъ на томъ мѣстѣ дороги, гдѣ проѣхалъ экипажъ, она щиплетъ ему глаза такъ же точно, какъ и намъ, — это известковая пыль, она бѣлымъ слоемъ покрываетъ экипажъ, но того, что мы не можемъ ѣхать въ ея облакахъ, этого Карнѣй не можетъ постичь. Я долженъ держать лошадей цѣлыхъ пять минутъ, пока, наконецъ, становится возможнымъ ѣхать дальше. Мнѣ постепенно становится яснымъ, почему повелѣніе, царская воля такъ необходима этому великому народу.