Ночью было черезчуръ жарко, я спалъ безпокойно. Много разъ я просыпался, вытиралъ потъ съ лица, пыхтѣлъ, сопѣлъ и вновь засыпалъ.
Во время одного изъ своихъ пробужденій увидѣлъ я, что моя спутница читала при свѣтѣ лампы какую-то книгу. Мнѣ слишкомъ хотѣлось спать, да и лихорадило вдобавокъ, и я не постарался выяснить, что должна была обозначать подобная странность. Можетъ быть, то была одна изъ тайкомъ провезенныхъ книгъ, между тѣмъ какъ я изнывалъ надъ единственнымъ старымъ номеромъ «Nya Prassen»?
Никогда не слѣдуетъ брать съ собою путевого товарища; всякій спутникъ думаетъ только о себѣ и умѣетъ всегда выбрать себѣ лучшіе кусочки!
Послѣ безпокойнаго полусна просыпаюсь я и озираюсь вокругъ. Уже совсѣмъ свѣтло, пять часовъ. Я вскакиваю и одѣваюсь. Затѣмъ я обращаюсь съ рѣчью къ противоположной стѣнѣ и высказываюсь относительно полнѣйшей невозможности оставаться долѣе въ постели.
Вдругъ спутница моя спрашиваетъ:
Послушай-ка, что это за полицейскій чиновникъ, котораго ты повстрѣчалъ по дорогѣ?
Полицейскій чиновникъ? Ахъ, вотъ что, мой дневникъ былъ предметомъ ночного чтенія!
Я ничего не разсказывалъ о полицейскомъ чиновникѣ, Боже сохрани, я пощадилъ всѣхъ и схоронилъ тайну въ своей груди; развѣ это не заслуживало признательности!
Это просто неприлично такъ безсовѣстно выдумывать, слышу я дальше у противоположной стѣны. Что касается твоей поѣздки верхомъ въ горы въ Коби, то я ей также не вѣрю.
Объ этой поѣздкѣ я также ничего не разсказывалъ. Я предпринялъ ее въ интересахъ науки, радостно пожертвовавъ сномъ въ теченіе цѣлой ночи, чтобы оказать услугу географическому обществу, перенесъ всѣ волненія, не промолвивъ ни слова. Словомъ, поступилъ, какъ истый путешественникъ, стремящійся совершитъ новыя открытія.
Впрочемъ, сказала моя спутница, я нахожу, что ты записываешь черезчуръ много мелочей.
Тутъ чаша переполнилась. Моя достопочтенная спутница не только воспользовалась тайкомъ ночнымъ временемъ, когда болѣзненное лихорадочное состояніе мѣшало мнѣ защищаться, чтобы перерыть мой путевой архивъ, нѣтъ, она хотѣла еще заставить меня усомниться въ своей способности вести превосходный дневникъ. Нѣтъ, чаша терпѣнія моего переполнилась.
Я иду въ городъ, сказалъ я и вышелъ изъ комнаты, сурово настроенный….
Вся гостиница была еще погружена въ сонъ, но, когда я сошелъ внизъ, въ сѣни, то появился швейцаръ, протирая себѣ глаза. То былъ одинъ изъ тѣхъ субъектовъ, существующихъ при гостиницахъ на востокѣ, которые умѣютъ такъ бѣгло говорить по-французски, какъ только можно себѣ представить. Я молчалъ, потому что не могъ отвѣчать однимъ словомъ на тысячу, я далъ только знаками понять ему, чтобы онъ отперъ дверь. Когда я вышелъ на улицу, то припомнилъ все, что этотъ человѣкъ мнѣ наговорилъ; онъ однимъ духомъ со мною поздоровался, выразилъ свое мнѣніе о погодѣ, освѣдомился, какъ я спалъ, и предложилъ себя въ качествѣ проводника по городу. И это еще было только то, что я понялъ, но цѣлая масса его словъ была потеряна для меня. Правда — теперь я и это припомнилъ: онъ собирался также почиститъ мои сапоги.