Миновали Филипополь или Пловдивъ, какъ его любятъ называть болгары. Поѣздъ опять мчится далѣе, стуча колесами и вздрагивая.
Николай Ивановичъ опять спитъ и храпитъ самымъ отчаяннымъ образомъ. При прощаньи съ прокуроромъ передъ Филипополемъ не удовольствовались однимъ крушономъ, выпитымъ въ вагонѣ, но пили на станціи въ буфетѣ, когда супруги обѣдали. Кухня буфета оказалась преплохая въ самомъ снисходительномъ даже смыслѣ. Бульона вовсе не нашлось. Баранина, которую такъ хвалилъ прокуроръ, была еле подогрѣтая и пахла свѣчнымъ саломъ. За то мѣстнаго вина было въ изобиліи и на него-то Николай Ивановичъ и прокуроръ навалились, то и дѣло возглашая здравицы. Упрашиванія Глафиры Семеновны, чтобъ мужъ не пилъ, не привели ни къ чему. На станціи, послѣ звонка, садясь въ вагонъ, онъ еле влѣзъ въ него и тотчасъ же повалился спать. Во время здравицъ въ буфетѣ и на платформѣ онъ разъ пять цѣловался съ прокуроромъ по-русски, троекратно. Прокуроръ до того умилился, что попросилъ позволенія поцѣловаться на прощанье и съ Глафирой Семеновной и три раза смазалъ ее мокрыми отъ вина губами. Глафира Семеновна успѣла заварить себѣ на станціи въ металлическомъ чайникѣ чаю и купить свѣжихъ булокъ и крутыхъ яицъ, и такъ какъ въ буфетѣ на станціи не могла ничего ѣсть, сидитъ теперь и закусываетъ, смотря на храпящаго мужа. «Слава Богу, что скоро въ мусульманскую землю въѣдемъ, думаетъ она. — Тамъ ужъ вина, я думаю, не скоро и сыщешь, стало быть Николай поневолѣ будетъ трезвый. Вѣдь въ турецкой землѣ вино и по закону запрещено».
Корзинку изъ-подъ вина и пустыя бутылки она засунула подъ скамейки купэ вагона и радовалась, что бражничанье кончилось. На спящаго мужа она смотрѣла сердито, но все-таки была рада, что онъ именно теперь спитъ, и думала:
«Пусть отоспится къ Адріанополю, а ужъ послѣ Адріанополя я ему не дамъ спать. Опасная то станція Черкеской будетъ между Адріанополемъ и Константинополемъ, гдѣ совершилось нападеніе на поѣздъ. Впрочемъ, вѣдь и здѣсь, по разсказамъ прокурора, нападали на поѣзда. Храни насъ Господи и помилуй! " произнесла она мысленно и даже перекрестилась».
Сердце ея болѣзненно сжалось.
«Можетъ быть ужъ и теперь въ нашемъ поѣздѣ разбойники ѣдутъ? мелькало у ней въ головѣ. Оберутъ, остановятъ поѣздъ, захватятъ насъ въ плѣнъ и кому тогда мы будемъ писать насчетъ выкупа? Въ Петербургъ? Но пока пріѣдутъ оттуда съ деньгами выручать насъ, насъ десять разъ убьютъ, не дождавшись денегъ».
Закусивъ парой яицъ и прихлебывая чай, уныло смотрѣла она въ окно. Передъ окномъ разстилались вспаханныя поля, по откосамъ горъ виднѣлся подрѣзанный голый еще, безъ листьевъ, виноградъ, около котораго копошились люди, взрыхляя, очевидно, землю. На поляхъ тоже кое-гдѣ работали: боронили волами. Наконецъ, начали сгущаться сумерки. Темнѣло.