— Мюслюманъ мы сынъ, я хрыстманъ?
— Мюслюманъ, эфендимъ, отвѣчалъ турокъ, оживляясь, и улыбнулся.
— Понялъ, радостно обратился Николай Ивановичъ. Я спросилъ его — мусульманинъ онъ или христіанинъ и онъ отвѣтилъ, что мусульманинъ. Попробую спросить насчетъ самовара. Самоваръ-Кайнатъ. Кайнатъ есть у васъ? Кайнатъ русъ? спросилъ онъ опять турка.
— А! Кайнатъ! Нокъ (то есть: нѣтъ), покачалъ тотъ отрицательно головой.
— И на счетъ самовара понялъ. Спрошу его — говоритъ-ли онъ по-нѣмецки… У меня въ книжкѣ есть эта фраза… Нэмча лякырды эдермасинизъ?
— Нокъ, эфендимъ.
— И это понялъ! Глафира Семеновна! А вѣдь дѣло-то идетъ на ладъ. Кажется, я и безъ проводника буду въ состояніи объясняться по-турецки.
— Да брось пожалуйста… Ну, что ты какъ маленькій… Отпусти его… Мнѣ надо переодѣваться, раздражительно проговорила Глафира Семеновна.
— А вотъ попрошу у него спичекъ. Пойметъ, тогда и конецъ. Кибритъ? Есть кибритъ? задалъ турку еще вопросъ Николай Ивановичъ и досталъ папироску.
Турокъ подбѣжалъ къ столу, на которомъ стояли спички, чиркнулъ одну изъ нихъ о спичечницу и поднесъ ему огня.
— Шюкиръ, поблагодарилъ его Николай Ивановичъ, закуривъ папироску, сунулъ ему въ руку монету въ два піастра и махнулъ рукой, чтобы онъ уходилъ,
Получивъ неожиданный бакшишъ, турокъ просіялъ, забормоталъ что-то по-турецки, сталъ прикладывать ладони къ сердцу и задомъ вышелъ изъ комнаты.
— Какой забавный старикъ! сказалъ ему вслѣдъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Ну, теперь я вижу, что съ этой книжкой турки будутъ меня понимать.
Супруги стали оріентироваться въ комнатѣ. Двѣ кровати были на вѣнскій манеръ, желѣзныя, съ простеганнымъ пуховиком-ъодѣяломъ и все это, вмѣстѣ съ подушками, было прикрыто простымъ турецкимъ ковромъ. Мебель была также вѣнская, гнутаго дерева, но съ мягкими сидѣньями. Комната была съ балкономъ. Супруги вышли на балконъ. Балконъ выходилъ въ какой-то запущенный садъ, обнесенный рѣшеткой, за которой шла улица, и по ней тащился вагонъ конно-желѣзной дороги. Влѣво виднѣлась голубая полоска воды Золотаго Рога. Въ саду бродили и лежали сотни собакъ, пріютившись подъ кипарисовыми деревьями. Тутъ были и старые ободранные псы, угрюмо смотрящіе на веселыхъ подростковъ-щенковъ, затѣявшихъ веселую игру другъ съ другомъ, были и матери съ маленькими щенками, лежащія въ выкопанныхъ ямахъ. Всѣ собаки были одной породы, нѣсколько смахивающей на нашихъ сѣверныхъ лаекъ, но менѣе ихъ пушистыя и съ менѣе стоячими ушами и всѣ одной масти — желто-бурыя.
— Несчастныя… проговорила Глафира Семеновна мужу. — Вѣдь, поди, голодныя… И смотри, сколько изъ нихъ хромаетъ! А вонъ и совсѣмъ собака безъ ноги. Только на трехъ ногахъ… Въ особенности вотъ тѣхъ, которыя со щенками, жалко. Надо будетъ ихъ покормить. У меня осталось нѣсколько хлѣба и колбасы… Есть сыръ засохшій.