Маскота пѣла. Это была рослая, неуклюжая женщина съ длиннымъ, напоминающимъ лошадиную голову лицомъ, очень почтенныхъ уже лѣтъ, сильно декольтированная и такъ намазанная, что, казалось, съ нея сыплется краска. Одѣта она была въ самую короткую пеструю юбку и голубые шелковые чулки со стрѣлками, чего по роли ужъ не требовалось. Юбку она укоротила, очевидно, для того, чтобы похвастать дѣйствительно замѣчательными по своей округлости икрами. Голоса у нея не было никакого. Она два раза сорвалась, не докончила арію и забормотала по-турецки, разсказывая ее говоркомъ.
— Вотъ это самаго настоящаго французскаго актриса. Она здѣсь въ Константинополѣ живетъ лѣтъ десять и танцуетъ въ кафешантанѣ въ Галатѣ, разсказывалъ Нюренбергъ.
— Ну, не похоже, чтобъ это была настоящая, улыбнулась Глафира Семеновна.
— О, она была хорошаго танцовщица, но у ней нѣтъ голосъ… Да и стара стала. Она можетъ говорить на турецкаго языкѣ — вотъ ее сюда и пригласили.
— Совсѣмъ старая вѣдьма! зѣвнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Душечка, тебѣ не скучно?
— Очень скучно.
— Такъ, я думаю, что посмотрѣли мы да и будетъ. Хорошенькаго по немножку. Теперь имѣемъ понятіе о турецкой опереткѣ, а потому можемъ и домой чай пить отправиться.
— Да, да… кивнула мужу Глафира Семеновна. — Домой, домой… Достаточно…
Но тутъ изъ-за кулисъ показались старикъ графъ и графиня въ бархатной амазонкѣ съ хлыстикомъ. Графиню изображала молодая красивая гречанка съ крупнымъ носомъ, а графа маленькій сѣденькій, тщедушный грекъ, вышедшій на сцену даже и не загримированный. Онъ былъ въ чечунчовой парочкѣ, бѣломъ жилетѣ, для чего-то съ настоящимъ орденомъ на шеѣ и въ сѣрой шляпѣ цилиндрѣ и съ зонтикомъ. Вышелъ онъ на сцену, ломаясь до невозможности, и строилъ гримасы. Въ заднихъ рядахъ публика захохотала. Онъ заговорилъ съ графиней и должно быть отпускалъ какія-нибудь турецкія остроты, потому что хохотъ усиливался. Графиня отвѣчала ему вяло. Она обробѣла, смотрѣла въ полъ и не знала, куда дѣть руки.
— Эта дама совсѣмъ по-турецкаго говорятъ не умѣетъ, атестовалъ ее Нюренбергъ супругамъ.
— По моему, она и ходить по сценѣ не умѣетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Графъ подошелъ съ рампѣ. Капельмейстеръ махнулъ смычкомъ и оркестръ заигралъ рефренъ. Графъ остановилъ музыку и сказалъ что-то капельмейстеру по-турецки, зрители засмѣялись. Но вотъ онъ выставилъ ногу впередъ, заложилъ руку за бортъ жилета и, откинувъ голову назадъ, говоркомъ запѣлъ подъ музыку. Фигура его была очень комична, но старческій голосъ сипѣлъ, хрипѣлъ даже и при исполненіи куплета говоркомъ. Но вотъ куплету конецъ, его надо закончить долгой, высокой нотой и графъ зажмурился и открылъ беззвучно ротъ, давая протянуть ноту только скрипкамъ. Затѣмъ, когда оркестръ кончилъ, онъ снялъ съ головы шляпу, махнулъ ею въ воздухѣ и съ улыбкой сказалъ публикѣ по-французски: