— Как? — спросила Джесс.
— Вы действительно можете меня вызволить?
— Я со своего места почти дотягиваюсь до бочек, — сказала Мелинда, и я услышал, как загремела по полу цепь. — Если мне удастся сдвинуть одну из них, вы поднимете доску.
Этого будет достаточно. Я смогу выбраться, спрятаться и ждать, когда он вернется. Но если он почувствует что-то необычное: надежду, возбуждение, предвкушение, то поймет — мы что-то задумали. Я, наверное, сумею замаскировать собственные эмоции, но то же самое придется сделать и женщинам.
— Вы должны думать о своих семьях. О том, как скучаете без них, как давно их не видели, — о чем угодно, что вызывает у вас грусть. Я знаю, это звучит ужасно, но вам необходимо быть грустными. Не обращайте внимания на меня, на Мелинду, старайтесь грустить изо всех сил.
— Но что собираетесь делать вы? — спросила Джесс.
— Сначала грусть. Доверьтесь мне.
Молчание.
— Пожалуйста, — взмолился я.
Пауза затянулась.
— Мы согласны, — ответила наконец Радха. — Но когда он станет допытываться, я выложу ему все. Я не хочу рисковать тем доверием, которое завоевала.
— Отлично. Мелинда, начинайте, только не думайте о том, что делаете. Грустите.
Я снова услышал, как она загремела цепью, и надо мной раздался какой-то звук: легкое постукивание, тихое царапанье, шарканье, потом едва слышный скрежет, с которым бочка поползла по доске. Не далеко, но она все же сдвинулась.
«Ничего не получится, — говорил я себе, стараясь прогнать надежду. — Я никогда больше не увижу семью. Я никогда больше не увижу Брук. Она вырастет, станет работать на лесопилке, выйдет замуж за Роба Андерса, и он будет каждый день ее бить».
Я почувствовал, как во мне нарастает злость, и постарался усмирить ее.
«Она не выйдет за Роба, она умрет молодой: ее собьет машина в каком-нибудь нелепом дорожном происшествии. Юная и невинная, она будет лежать на шоссе».
Бочка надо мной снова шевельнулась.
«Лорен тоже умрет. И Маргарет. Но не мама, она будет жить долго-долго и доживет в одиночестве до глубокой старости. Возможно даже, что две другие умрут рано по ее вине, и она будет вечно корить себя».
Я остановился. Ничего не получалось. Мысли должны были пробудить во мне грусть, но я не чувствовал ее. Почему?
Потому что несчастья, происходящие с другими, меня не трогают. Я социопат.
Я услышал, как заплакала одна из девушек, но не мог сказать какая. Далеко ли мы продвинулись? Сколько у нас осталось времени? Бочка еще шевельнулась, а через мгновение сквозь щель между досками хлынул свет. Эта щель тянулась на всю длину доски, и перемещения бочки тут были ни при чем. Кто-то включил лампочку.