– У всех вас одно на уме, – вздохнул Дед. – Я же предлагал, поменяй фамилию и выходи замуж, за кого пожелаешь.
– А сын как же? Дай мне с ним уехать! – упав на колени, взмолилась Анна. – Никто знать не будет, чей он внук. Он фамилию поменяет…
– Хрен те! – прорычал Дед. – Мишаня последний из фамилии моей! Нету более никого, тока от него мой род продолжиться может. Знаешь, почему у брата не было никого? Ему в девятнадцать лет шатун когтями мужское хозяйство вырвал. Он выжил, первое время все покончить с собой желал. Но потом вроде смирился. А погиб из-за своего двоюродного внука. Ищут Мишку, ты понимаешь, дурища, али нет?! – орал он. – Потому как нет у меня места, куда больнее вдарить можно. Я смерти не боюсь, только Бога молю, чтоб дал возможность Мишку вырастить. Ну пока он для жизни такой не созреет. Счас вид, ипть чего делается. Бьют и убивают кого ни попадя. И сами менты, вона, вовсю пуляют. Любого счас похоронить запросто можно. Никто и не спросит…
– Отдайте мне Мишу, – стоя на коленях, поклонилась Анна. – Ведь у вас не вырастет он хорошим человеком. При живой матери без нее растет… Отдайте мне сына, Афанасий Прокофьевич.
– Гляди-ка ты, – усмехнулся он. – И по имени-отчеству вспомнила. А что ты Мишке дать сможешь? – Схватив ее за волосы, подтянул к себе. – Ты ж ни специальности, ни образования не имеешь. Что ты ему дать-то сможешь? – И брезгливо оттолкнул.
Анна бросилась к стене, на которой висела двустволка.
– Патроны в патронташе, – подсказал Дед. Она достала два патрона с жаканами. Закрыла стволы и взвела курки. – Зазря жакан вставила, – качнул он головой. – Промахнуться можешь. Картечь серьезнее. Штук пять войдет – и больно, и умереть можно. Перебьет артерию какую, и привет. Токо вот ты о чем не подумала, – усмехнулся он, наливая себе в стакан молока. – Ну прибьешь ты меня сейчас, а далее что? Где Мишка, ты понятия не имеешь. И к тому же в тюрьму тебя посадят. Лет восемь дадут. Да и парни мои жить тебе не дадут. Не потому, что я по жизни отец им родной. Может, они меня более, чем ты, ненавидят. Но я деньги большие плачу и потому нужен. Опять же здешняя милиция их не трогает. Снова заслуга моя. А ты не тяни, – снова налив молока, кивнул он. – Чем дольше думать будешь, тем тяжелее убить. Точно говорю. Вот у тебя и слезы появилися, и страх, что посадят. Ну и меня ты, понятное дело, страшишься: изобьет ведь. Да пальцем не трону! Может, и права ты. Хреново, наверное, пацану без родителей. И дед его бандит. Но я ведь о нем думаю. Вот ты бабенка видная, но замуж никто не зовет. Почему? Меня боятся.