Хотя дух трезвого мышления, некий сидящий во мне умудренный опытом старичок, протестовал против такого романтического поворота событий. Неужели век потребления так необратимо испортил нас, что мы только с большим трудом можем допустить существование в реальной жизни, рядом с нами шекспировских персонажей? Мы привыкли все объяснять унылым коммерческим расчетом и выгодой.
Я остановила машину у четырехэтажного дома, на розоватом фасаде которого рельефно выступал орнамент из листьев и стеблей аканта. Мило. Агентство занимало весь второй этаж. Я приветливо улыбнулась консьержке — подслеповатой толстушке неопределенного возраста, — не преминув показать ей удостоверение, и стала не спеша подниматься по широкой лестнице, застеленной изрядно истоптанной посетителями красной ковровой дорожкой.
Я намеревалась прояснить всю эту историю с Терещенко. Вполне возможно, что это даст новое направление моим мыслям, поможет понять что-то важное. То обстоятельство, что Замуруев, говоря народным языком, был бабником, заставило меня пересмотреть мой весьма односторонний взгляд на сложившуюся ситуацию.
Если принять во внимание женскую месть, то число женщин, которые решили свести с Замуруевым счеты при помощи стрихнина, может быть огромным. Меня насторожило сообщение Людмилы о трогательном прощании Алексея с немолодой богачкой. Кто она, какое место занимала в его жизни? Нужно также было учитывать, что в случае с Замуруевым могло иметь место пересечение конкурентно-коммерческих и личных интересов. Это, конечно, затруднило бы дело, но ведь и жизнь сама по себе бежит от однозначных оценок.
Я постучала в высокую двустворчатую, выкрашенную бежевой краской дверь, на которой висела табличка: «Зал репетиций». До меня доносилась приятная плавная музыка. Я открыла дверь и проникла в тускло освещенное помещение. По сцене в шикарных вечерних платьях двигались манекенщицы. Рядом с подиумом на низеньком стульчике сидел пожилой мужчина. Я приблизилась так, чтобы получше рассмотреть его. Это был руководитель.
Седоволосый и степенный, он сидел на своем стульчике, гордо выпрямив спину и устремив одухотворенный творческой работой взор на сцену. Его благородный лоб был иссечен глубокими продольными морщинами, вокруг глаз появлялись гусиные лапки, когда его лицо озарялось снисходительной мягкой улыбкой. На нем были темно-зеленая рубашка, черные жилет и брюки, вокруг шеи был повязан черный в изумрудный горошек шелковый платок. На мизинце левой руки тускло светился обсидиан.
— Лариса, — сочный вежливый голос джентльмена был под стать его благородной наружности, — не нужно так жестикулировать, мягче, женственнее.