– Я не буду спать с человеком, отравившим мою мать!
– Решение вполне естественное, но скоропалительное. Не торопитесь, ради бога, мисс Мортон, не торопитесь.
– Вам-то что за дело до всей этой истории? Почему вы сказали: «Мы отомстим»? Кто вы такой?
– А вот это совершенно особый разговор. Скажите, Исабель: что вы знаете о вашей стране и ее народе?
Мой вопрос поставил девушку в тупик, и она умолкла. Я взял инициативу в свои руки.
– На чем вы приехали сюда?
– На поезде. Автомобиль легко запомнить по марке, цвету и номеру.
– Правильно. Молодец. Но машина нам сегодня понадобится. Поэтому я решил все-таки приехать на «Фольксвагене». Он спрятан в кустах в миле отсюда. Пойдемте туда вдоль берега. А по дороге вы ответите на мой вопрос о родине ваших предков по материнской линии. Только отдайте сначала шарики.
Исабель протянула мне смертоносные таблетки.
С того дня она стала помогать мне. Однако пришлось здорово повозиться с ней, прежде чем слепая ненависть к Роджерсу обрела в ее сознании формы ясной и четкой идеи. Для этого я показал ей грязные истоки пресловутого богатства западного мира и назвал подлинных убийц ее родителей, убийц, у которых Роджерс и ему подобные бегают всего лишь в шестерках. Не о древних индейских царях, не о конквистадорах и даже не о Симоне Боливаре говорили мы. Предметом наших бесед была новейшая история – наука, наиболее жутко и беспардонно перевираемая авторами школьных учебников. Я возил Исабель по горняцким поселкам, где замурзанные голодные покрытые коростой дети разгребали мусорные кучи в поисках съедобных отбросов, а отцы этих детей, состарившиеся к тридцати годам, хрипели силикозным и туберкулезным кашлем в убогих гадючниках, пропивая жалкие гроши, заработанные в шахтном аду. Я останавливал свой автомобиль у кофейных плантаций, возделываемых иссохшими смуглыми рабами. Я подъезжал к хижинам рыбаков, чтобы моя спутница могла поговорить с неопрятными изможденными женщинами, чинившими гнилые сети и тревожно ожидавшими мужей с их скудным уловом. Всё это было для Исабель новым, незнакомым, и воспринималось ею как нечто беспощадно грубое и пугающе некрасивое. Она оказалась очень впечатлительной натурой. Увиденное ею чужое горе мгновенно меняло выражение ее лица, на котором нежная одухотворенность легко уживалась с гневом и состраданием.
– Святая Мадонна! – воскликнула она однажды. – Неужели ты никогда не поразишь виновников этого зла?
Усмехнувшись, я ответил ей любимым двустишьем Искандера:
Весь этот мир от скверны бесполезной
Лишь революция спасет рукой железной.