Ненашев слышал восторженные возгласы и грустно улыбался. Жаль вложенного труда в столь великолепную цель для немецкой артиллерии [449]. Но сделал все правильно и для людей. Мерзости, описанной Астафьевым в его «Проклятых и убитых» он допустить не должен.
То, что, не поднимая пыли, батальон прошел по маленькому плацу, заранее политому водой, открывая рот на рекомендованную бойцам ширину приклада, генерал тоже оценил. И песню проорали бодрую «Дальневосточная, опора прочная, Союз растет, растет, непобедим…».
«Эх, зря Иволгин ее выбрал», — подумал Панов. Вот возьмут «историки» запишут его часть батальоном из Владивостока, приехавшим с превентивной клизмой [450].
Несмотря на образцовый порядок, строевая выучка бойцов, мягко говоря, хромала. Это вслух отметил и сам Ненашев, пообещав за следующие десять дней подтянуть личный состав. Говорил он искренне, поскольку отрабатывались лишь особые строевые приемы: смена боевого порядка в поле.
Разумеется, дальше следовал гвоздь программы! Фуршет в отдельной палатке.
«Поляна» накрыта неплохая. Нет, внешне изысков не наблюдалось. Домашняя колбаса, сало, картошка, зеленый лук, хлеб. Классика любого застолья — соленые огурцы. И пара курочек, приготовленных по любимому рецепту Панова белорусской поварихой. К выставленной водке Ненашев добавил графин домашней клюквенной настойки и подаренный немцем французский коньяк.
В неформальной обстановке, на правах хозяина Максим, запустил конвейер, традиционно подняв первый бокал «за товарища Сталина» и по-простому закусив благородный напиток огурчиком.
Даже Пазырев не отказался, увидев французскую этикетку на бутылке. Капитан поймал задумчивый и мудрый взгляд Реуты. Мыслей полковника читать он не умел, а тот все прикидывал — скоро ли Ненашев займет его место.
А подвыпивший и раскрасневшийся Печиженко долго выговаривал Максиму:
— Учиться тебе надо, хлопец… Ты на нас с генералом не смотри. Ну, могу я, допустим, в атаку бойцов повести! И даже дивизией командовать смогу, но как долго? Вижу, как армия меняется, и что же будет через год, два, пять лет? Если честно, такие, как я должны уйти, или станем тормозом.
«В академию? К двоечникам, что ли», — Панов неожиданно для себя фыркнул, вспоминая, как начальник Академии имени Фрунзе недавно испрашивал право отчислять слушателей по неуспеваемости и перейти в 41-м году на качественный отбор [451]. «Нет, профессором», — комбат иронично скривил губы.
— Ты, иначе, выше капитана не поднимешься, — не понял реакцию полковой комиссар.
— Поднимется, — как-то загадочно усмехнулся Пазырев.