— Жив, папе? — обрадовался Тимош. — А я уж хотел за тобой поехать…
— У наших врагов теперь па голову меньше, — похвастался пап Ганнибал, желая поднять боевой дух подчиненных. — Мы и со вторым лесным недоумком разберемся. Это кто же у нас знаток обхождения с лесовиком? Ты ведь, пане Каша?
— Та уж думал я, думал, пане ротмистр, — запищал Каша, весь теперь обвешанный оружием. — Чуть голова не лопнула, о, раны Господни! Однако и вспомнил кое-что. Такой завал можно сжечь только святым огнем, то есть от свечки, затепленной в церкви на Пасху. А поджечь может только человек святой жизни, скажем пастух, который все лето прожил на лугах целомудренно и ни одной скотинки не потерял. Лесовик станет лес тушить, а нас не тронет. Вот так вот, милостивый пане.
Пап Ганнибал подумал-подумал, да и спросил, глядя в упор па мудрого казака Кашу:
— Кто из вас снял самопал и припас к нему с папа Мамата, земля ему пухом?
— У меня. Добрый самопал, падежпой турецкой работы, — помешкав, ответил Каша. — А зачем тебе, пане ротмистр?
— Да вот, в бирюльки решил поиграть, знаешь ли, — зловеще ухмыльнулся. — Оп набит, надеюсь? Отдай святому отцу и пороховницу отстегни. А ты спешивайся, святой отец. Спешивайся, говорю тебе! Не тяни кота за хвост.
Монашек выставил перед собою ладони, будто защищался.
— Мне нельзя брать в руки оружия, правила запрещают.
— Врешь, отец! — рявкнул па него ротмистр. — Когда мать-отчизна в опасности, монахи оружием не гнушаются, и не думаю, чтобы вы, иезуиты, были исключением. Да вспомни ты хоть, сколько раз мы тебя спасали! А теперь ты должен пойти и всего-навсего поджечь завал, потому что изо всех пас ты самой святой жизни. Подбери тут сушняка помельче, возьми под мышку. Пороховницу — к поясу, самопал — на плечо и иди, молись там по дороге. Если лесовик будет пугать, пальни в него, а не сумеешь — бабахни в белый свет как в копеечку, только себе ничего не отстрели. А когда дойдешь, подложи под завал опрятно сушняк, а сверху высыпь весь порох из пороховницы и из затравочного — вот тут он, в натруске. Из затравочного пороха, говорю, сделай тонкую дорожку — и в самый конец ее фитилем! Как загорится, опять начинай молиться и бегом к нам! Понял ли ты меня, умник? Или повторить тебе палашом по спине?
Завал пылал уже по всей ширине проселка, возле него суетился, причитая, Лесной хозяин. Все иноземцы, в том числе и успевший возвратиться к своим монашек, глаз не могли оторвать от пожара. Поэтому никто не заметил, как из кустов выбрался озабоченный, с багровым лицом Хомяк, неслышно подбежал с тыла к всадникам, вскочил на круп воронка позади замечтавшегося Федка, бывшего своего приятеля, и медленно вонзил клыки в его подбритый загривок.