По всей вероятности, тот бал явился «воспоминанием… более позднего времени» у Набокова, окрестившего дату 8 мая днем, когда он познакомился со своей будущей женой. Благотворительный бал — из тех, что, в более красочном описании Веры, «организовывались светскими дамами и посещались немецкой элитой и многочисленными представителями дипломатического корпуса» и которые будущая чета Набоковых имела обычай посещать, — действительно в Берлине устраивался, но 9 мая. Подобные балы проводились достаточно регулярно; свою прежнюю невесту Набоков встретил на одном из подобных же благотворительных вечеров[3]. Нам остается только сопоставлять мастерскую бессвязность дат у Набокова с равно мастерским Вериным отрицанием вероятных событий; чаши весов застыли в равновесии. Между лакировкой фактов у мужа и попыткой скрыть их у жены возможно многое. «Правда, без таких сказок и мир не был бы реален!» — восклицает Набоков, который не смог устоять перед искушением поведать гостю-издателю, что они с Верой встретились и тут же влюбились друг в друга, когда им было лет по тринадцать-четырнадцать и когда они с семьями проводили лето в Швейцарии. (Как раз в момент этого признания Набоков работал над «Адой».)
* * *
Так или иначе, это произошло; в начале были двое и маска. Вера Слоним театрально вошла в жизнь Владимира Набокова поздней весной в Берлине, это случилось на мосту через обсаженный каштанами канал. Чтобы скрыть свое лицо или, наоборот, привлечь к нему интерес (возможно, двое приметили друг друга на балу годом раньше, а может, Вера переняла эту манеру из какого-то набоковского сочинения[4]), она была в черной шелковой маске. Набоков наверняка заметил не только широко распахнутые, искристые голубые глаза, «нежные губы», о которых вскоре напишет, гриву пышных вьющихся волос. Вера была худенькая, стройная, с прозрачной кожей и абсолютно королевской статью. Он мог и не знать ее имени, зато она его определенно знала. Есть некоторые свидетельства, что инициатором встречи была именно Вера, — так Набоков позже говорил своей сестре. К 1923 году он уже как поэт пожинал первые плоды своей славы, выступая под именем В. Сирина[5] и печатая свои стихи в «Руле», крупнейшей газете русской эмиграции. Только месяц назад он публично выступил с чтением стихов. Более того, Владимир выделялся среди прочих своей неординарностью. «В юности он был чрезвычайно красив!» — самая большая откровенность из позволенного себе Верой Набоковой.
Русский Берлин был невелик, он был достаточно мал, чтобы и Вере стало наверняка известно, что в январе юный поэт пережил глубокую душевную травму, в связи с тем что невеста расстроила их помолвку. Вера Набокова редко оглашала подробности личной жизни и только под сильным напором. Но если она и в самом деле домогалась Набокова — как позже говаривали в эмигрантских кругах