27 мая 1663 года
К мистеру Блэндсу, куда мистера Пови, Годена и меня пригласили на обед, каковой прошел превосходно. У них в доме живет родственница, уродливая рыжая девка крохотного роста, которую они зовут «дочкой» и которая играет на клавесине и поет, однако так грубо, по-деревенски, что мне быстро надоело, однако принужден был делать ей комплименты. После обеда явился некий мсье Готье, который принялся учить ее петь; Боже, что за смешной, нелепый человечек: требовал от нее, чтобы она сидела с открытым ртом, да и говорит презабавно — поет, однако ж, весьма пристойно.
24 июля 1663 года
Обратно к мистеру Пови, где и поужинал; после ужина беседовали и пели. Жена его слуги Даттона (широкоплечая толстуха) поет очень красиво, одна песня понравилась мне особенно, и я записал слова и набросал на бумаге мелодию. Никогда прежде не слыхивал, чтобы кто-нибудь получал от пения такое удовольствие, чтобы пел с таким чувством и проникновением. Весьма приятно было слушать.
15 октября 1665 года
До десяти часов вечера занимался письмами и другими неотложными делами. Около одиннадцати — домой; по случаю отличного лунного вечера вместе с женой и Мерсером вышел в сад, где до двенадцати ночи пели, ублажая себя и соседей, чьи окна во все это время оставались открытыми. Засим домой, ужинать — и в постель.
5 мая 1666 года
Ужинали с лордом Лодердейлом, его женой и несколькими шотландцами — компания весьма резвая, хотя лорд Браункер уверяет, что лорд Лодердейл — человек в высшей степени степенный и здравого ума. За ужином один из его людей играл на скрипке какую-то шотландскую мелодию, каковая пришлась присутствующим по душе: гости не скрывали своего восхищения. Мне же мелодия эта показалась несколько необычной, к тому же довольно однообразной. Что же касается лорда Лодердейла, то он — и это показалось мне особенно странным — заявил, что самой лучшей музыке на свете предпочитает мяуканье кошки и что чем лучше музыка, тем хуже он себя чувствует. И что из всех музыкальных инструментов более всего ненавидит лютню, а также волынку[102].
28 июля 1666 года
К лорду Браункеру; там сэр Роб Мюррей, которого по-настоящему я оценил только теперь, с ним побеседовав; это человек блестящего ума и обширных познаний, глубоко и тонко чувствующий музыку, да и прочие предметы, коих мы коснулись в беседе; явились также мистер Гук, сэр Джордж Энт, доктор Рен и многие другие; дошло наконец дело и до музыки, то бишь до сеньора Винченцио, дирижера, и шести музыкантов, из коих двое — евнухи (оба исполинского роста, по поводу чего сэр Т. Гарви остроумно заметил, что если человека оскопить, то расти он будет так же быстро, как мерин) и одна женщина, хорошо одетая и красивая, однако не пожелавшая со мной расцеловаться, когда нас знакомил мистер Киллигрю, приведший сюда всю компанию. Клавесины завезены были заблаговременно, и, настроив их, музыканты начали играть. Должен признать, играли они хорошо, однако мне все же более по душе, когда играют свои, миссис Нипп, капитан Кук и другие. Не остался я в восторге и от евнухов: у них и впрямь голоса высокие и чистые, тем не менее доводилось мне слышать голоса ничуть не хуже — как женские, так и мужские, взять хотя бы хранителя королевского гардероба Криспа. Женщина пела хорошо, но ведь в пении главное — слова и то, как они согласуются с мелодией; к тому же, чтобы по-настоящему оценить чужеземного певца, следует знать язык, на котором он поет; я же к такому пению не привык и по незнанию моему языка остался ко всем голосовым модуляциям невосприимчив, хотя готов признать, что итальянцу, а также всякому, знающему этот язык, они вполне могли прийтись по вкусу. В то же время я пришел к заключению, что мог бы сочинять слова песен по-английски и класть их на музыку и песни эти ублажали бы слух англичанина (даже самого взыскательного) ничуть не менее, чем итальянские. <…>