К ее удивлению все оказалось на месте. Даже сотовый, который она решила с собой не брать, лежал по-прежнему на полке.
Бросив рюкзак на пол, Алина закрыла дверь и осмотрелась. Вполне уютную комнату заливало солнце; в раскрытую форточку потягивало теплым ветерком, а звезды кино на плакатах над Марусиной постелью, казалось, улыбались от радости лицезреть Алину снова. Стянув с ног драные грязные кроссовки, она надела тапки в виде тигриных морд и подошла к кровати соседки поближе. Да, Шон Коннери, слева от Фродо, справа от Галадриэль, на постере невиданных размеров.
Какое, собственно, дело?
…Когда машина Провозвестника остановилась возле общежития, Алина спросила:
— И теперь вы меня отпустите?
Вместо ответа архангел наклонился и открыл дверь со стороны пассажира.
— И я могу идти?
Провозвестник развел руками: мол, кто ж тебя держит?
— И в чем подвох?
Архангел пожал плечами.
— Никаких подвохов, уверяю.
Алина усмехнулась.
— Вы же, помнится, пытались меня убить. Вам можно верить? Провозвестник вздохнул.
— Но ведь не убил же…
Постояв среди комнаты, бездумно постукивая пальцами по ключицам, Алина стянула бандану и зашвырнула ее в дальний угол. Отражение в зеркале сказало: девушка, вы выглядите паскудно. И даже стопка водки с острой и горячей закуской не вернет вас к жизни, так как прежде всего вам надо красить волосы — концы уже отросли. Желательно во что-то более оптимистичное. Возможно, пепельный блондин?
— Отвали, — посоветовала Алина и полезла в шкаф за полотенцем и бельем.
Вода в душе была. Даже горячая. Раздевшись и побросав вещи на батарею, Алина встала под бьющие широким веером струи воды и даже взвизгнула от удовольствия — насколько приятно было смыть с себя неделю пути, пыль и песок, палящее безжалостное солнце, запах попутных машин, всех этих фур, грузовиков, дорогих и дешевых легковушек. Выжав розовую лужицу жидкого мыла на мочалку, Алина вдруг подумала, что подбиравшие ее водители теперь всегда будут останавливаться перед автостопщиками, не подозревая, что к этому их принуждает подсознательное воспоминание о странной девчонке.
Прекрасная вещь свобода, заметил внутренний голос. Разве не об этом ты мечтала, когда мама в третьем классе ударила тебя головой о батарею за двойку по математике? Или когда она закатывала тебе истерики по поводу того, что ты не похожа на других детей и не оправдываешь ее ожиданий. А может быть она или отец хоть раз поинтересовались, как у тебя дела, что ты чувствуешь и о чем мечтаешь? А помнишь, когда ты нечаянно разлила полный чайник кипятку себе на ноги… слава богу на тебе были плотные штаны, мама кричала, что ты дура, идиотка, косорукая, нехалава, Миша тогда отсалютовал ей «Зиг хайль». Что ты почувствовала в тот момент, когда слезы выступили на глазах, а мама ударила тебя полотенцем со словами: «Не сметь плакать, дрянь!» И чем, спрашивается, плоха свобода от всего этого, что тебе конкретно не нравится в ситуации? Что, пинков всех видов больше не будет? Что ты теперь сама себе хозяйка? Что, Алина?