Тот «фагот»,[1] что атаковал, вынырнув из-за верхушки горы, сразу завалил парня из моего звена, Фила Пикерса. МиГ шел с с крутым переменным профилем пикирования, со стороны солнца, так что Фил испекся, даже не заметив его. Русский, сев мне на хвост, не дал ни одного шанса оторваться. Он метко палил из 37-мм пушки, уже было попадание, но потом вдруг прекратил огонь. Он отпустил меня и я кое-как дотянул до базы. Пилот из второго звена вечером сказал мне, что видел разбившийся самолет того русского. Поначалу я таял от счастья — надо, ж выкарабкался из такой задницы, но через пару дней я понял, что летчик «МиГа» заразил меня во время боя. Меня — собой. (Понимание ко мне пришло, когда на мне сидела и вращала цыплячьими бедрами очередная худосочная кореяночка, а я вдруг осознал, что это мерзко.) Русский переселился в меня и, стало быть, его самолет, оставшийся без управления, упал на землю.
Был 1953 год. Мы все считали, что Америка лучшая в мире, и я тоже; и если нам где-то как-то всыпали парни Ким Ир Сена, Мао или Сталина, то это лишь временные трудности, преодолев которые мы станем только сильнее. У меня была хорошо оплачиваемая, почетная, хотя и опасная работа в ВВС. Дом, двое бутузов-близняшек; девушка, «сработанная по науке», стала моей супругой. Я презирал копошащихся в грязи северных корейцев; этих вредных насекомых надо время от времени прижигать напалмом, и плевать на горящее мясо. Сжигаем же мы колорадских жуков, которых невозможно раздавить ботинком. А русские — вообще какие-то монголы, что хотят завоевать весь мир, как им завещал Чингисхан. Ничего, кроме ненависти, не вызвали у меня и сталинские соколы. Но в марте 1953 я изменился навсегда. Враг поселился внутри меня.
Мы с Джейком стояли на смотровой площадке замка Марксбург, а Шейла и остальные уже пошли к киоску у выхода. Под нами стена цитадели, потом кольцевая дорожка, на ее месте была когда — то еще одна стена, ниже обрыв, крутой известняковый склон, уходящий к Мозелю. Воздух казался таким упругим, что шагни и пойдешь по нему. Да прямо через речную долину, к противоположному берегу, высокому, залитому солнцем и обсаженному виноградом.
— Красота, — сказал шурин, — везет же немцам.
Ему недавно стукнуло пятьдесят, но он был крепким мужчиной — рука в запястье шире моей раза в полтора, отбарабанил двадцать лет в специальных войсках, сейчас дослуживал в военной полиции.
— И чего они только в Россию поперлись от такой красоты? — лениво заметил я; так, для звука, надо ж как-то отозваться.
Вообще-то Джейк выглядел всегда покладистым, собственно потому я и согласился с предложением моей жены вместе поехать в Европу, но на этот раз он ожесточенно продолжил: