голодно. И именно потому так ужасно. В подтверждение его мыслей колыхнулся воздух — это ночной гость склонился ниже. Пашка застыл, не в силах пошевелиться, парализованный, беззащитный. Вот что-то приподняло подушку и, шевельнувшись, словно устраиваясь поудобнее, мягко поползло вперед. Это
оно просовывало свою когтистую лапу, чтобы удобней схватить лежащего с краю мальчика. Невидимая лапа застыла как раз под Пашкиным лицом. Секунду назад она ползла и вот остановилась. Пашка осознал — сейчас! Сейчас оно сдернет его с кровати! Действовать нужно сию минуту!
И тогда он, собрав всю оставшуюся смелость, что было сил ударил по страшной руке. Одновременно Пашка открыл глаза и, уставившись на склонившийся над ним черный силуэт, попытался закричать. Как он и предполагал, хватило его только на полузадушенные, перепуганные всхлипы.
Тварь отдернула лапу, воскликнув что-то удивленно, затем склонилась над мальчиком и, легко переборов вялое сопротивление, подхватила и подняла его к своей скрытой во тьме морде.
Пашка затрепыхался в сильных, на удивление мягких ладонях. Понял, что не вырваться, повис обреченно. Сил осталось только на то, чтобы умолять еле слышно, обращаясь к ночному кошмару почему-то на «вы»:
— Вовку возьмите, он толстый! Не ешьте меня! Вовку!
— Паша? Павлуша, что с тобой?
— Вовка толстый, Вовку берите! Не ешьте!
— Пашенька?!
Яркий свет нестерпимо резанул по глазам, и Пашка разревелся. Разревелся, потому что понял: свет включил отец, а он, Пашка, в полной безопасности на руках у мамы. Щурясь от слез и яркого света, он попытался улыбнуться, но лишь разревелся еще сильнее. Через всхлипы слышал урывками:
— Что случилось?
Голос отца. Обеспокоен, но виду не подает.
— Панька перепугался. Место незнакомое, не сообразил, что это я.
Голос мамы. Прямо над ухом, мягкий, тихий.
— Случилось чего?
А это уже дядя Коля Жулин. Заспанный, немного взволнованный.
— Все в порядке, Коля. — Кольцов старший щелкнул выключателем, погасив свет. — Пошли, Галинка сама справится.
Перед тем, как осторожно притворить дверь, отец сделал ночник поярче. Но Пашке это уже было не нужно. Рядом была мама, надежная, добрая. И папка тоже, пусть за стеной, но рядом. Пашка вцепился в мать руками и ногами, обнял ее крепко и спрятал лицо на плече, среди рассыпавшихся густых волос, пахнущих абрикосом и муссом для укладки. Он был готов провисеть так целую вечность, но мать, вздохнув тяжело, нащупала край кровати и, стараясь не разбудить так и не проснувшегося Вовку, присела.
— Ну, слезай, чертенок! Большой уже, спину мамке сломаешь.