— Тады дай из трубочки потягнуть.
— Трубка, лошадь и жену не дам никому.
Карпушонок обиделся:
— У, черт нерусский!
— Ты сам черт нерусский!
— Жила чухонская!
— Белорусский бульба… На, закури.
И Уно полез в кисет за табаком.
Кутасовы сняли комнатку у кого-то из станционных. От хозяев на стене остались картинки из «Нивы» и балалайка. Рядом новые жильцы повесили шашку и планшет подпоручика, крылатую Наташину шляпку.
Амелин сидел у Кутасовых в гостях и пил с подпоручиком чай. На тарелке посреди стола чернел последний осиротелый коржик.
— Я с детства тянулся книжки читать… Даже вот и в типографию поступил работать, именно чтобы прочесть все книжки, которые только напечатаны, — рассказывал Амелин.
Наташа слушала, а сама занималась делом: выгружала из белой корзинки какие-то свои флакончики, коробочки.
— Я тогда воображал, что от хороших книг человек возвышается, становится не такой, как все… Не может уже допустить низость, грубость, буянство…
— Ха-ха, — хмыкнул Кутасов.
— А я, по правде сказать, и сейчас так думаю, — глядя в свою кружку, признался Амелин. — Хотя понимаю, что, может быть, и ерунда.
Наташа внимательно поглядела на него.
— Слушайте, — сказала она вдруг. — А вам трудно будет у нас… Ой, как трудно.
— Где «у вас»? — не понял комиссар.
— Ну, в армии…
— Армия — дело грубое. — Согласился с женой подпоручик. — Жесткое… Даже жестокое…
— В каком смысле? — настороженно спросил Амелин.
— Она приказывает людям умирать и не спрашивает их согласия.
Комиссар решительно покачал головой:
— Буржуазная армия — да. А Красная Армия — добровольная. Каждый знает, на что он идет.
— Милочка моя, — неприятно улыбнулся Кутасов. — Это вам хочется, чтобы так было. Потому что вы добрый человек. Вы и мухи не обидите.
Подпоручик повернулся к окошку, ширкнул согнутой ладонью по стеклу и протянул Амелину сжатую в кулак руку.
— Нате вам муху. Обидьте.
— Глупость какая-то, — сморщился комиссар. — Пустите вы ее!
— Я пошутил. Сами подумайте — ну какие зимой мухи? — И Кутасов разжал пустой кулак. — Так вот, вы говорите — добровольная. Это значит, хочу — воюю, хочу — нет?.. Дудки! Как только начнутся серьезные дела, вы тут же введете воинскую повинность. Никуда не денетесь!
И подпоручик стал сердито пить свой остывший чай.
Наташе этот разговор был не особенно интересен. Она накинула на плечи оренбургский платок, забралась с ногами на койку и тихонько мурлыкала:
В путь, в путь, кончен день забав.
В поход пора!
Целься в грудь, маленький зуав,
Кричи ура!
Амелину казалось, что Наташа поет очень хорошо. Он бы слушал и слушал.
Много дней, веря в чудеса,