Я знаю Рона, я знаю, что он давно влюблен в Герми, а тут мы все время заперты в одном доме, до этого торчали в одной палатке. Такой парень, как Рон, от этого просто с ума сойдет. Ну да, позволил себе лишнего, потом тоже, наверное, переживал. Вряд ли он спал…
- Не спал он, Герми, - продолжаю я. - Просто для парня это обидно (откуда я все это знаю? Меня вот никогда девушки не обламывали. А теперь вряд ли уже и смогут…). - Он же думает, что если вы целуетесь и обнимаетесь, то неизбежно окажетесь… вместе (слово «в постели» я милосердно опускаю. Я теперь вообще за милосердие к ближнему…). Парни мыслят по-другому, он не понимает, что тебе, возможно, нужно время.
Вот откуда это у меня? Почему я понимаю и его, и ее? И мне так жалко их обоих, но я должен оставаться над схваткой. Герми смотрит на меня несколько удивленно.
- Гарри, ты так говоришь, будто ты не семнадцатилетний парень, а, - и тут она, наконец, улыбается, - а моя пятидесятилетняя тетушка или маггловский психолог преклонного возраста. Ты что, сам не парень?
- Нет, Герми, - я улыбаюсь, очень горько на самом деле, но она этого сейчас не замечает, - я гребанный герой гребанного магического мира! Летаю по ночам над крышами, вершу правосудие! Не сердись на него, он просто дурак!
- Понимаешь, вроде как он и виноват, но я чувствую себя так ужасно, - она нервно встряхивает головой. - Все было так здорово, я просто летала, не видела ничего вокруг себя, а сейчас… я как будто чувствую себя грязной…
Это вот слово так меня поражает, что я даже открываю рот от удивления. Почему она чувствует себя грязной, если ее парень просто распустил руки, а она ему врезала? А я, как я себя должен чувствовать? И тут я понимаю, что вот я-то никакой грязи на себе не ощущаю. Ни капли! Как такое возможно? Я должен в этом немедленно разобраться. Я же чувствовал себя использованным, раздавленным, да, пусть это звучит очень выспренно, но да, я чувствовал себя оскверненным практически с того момента, когда Снейп еще только рассказал мне о ритуале. Про потом я даже молчу - и когда он отвязывал меня, и когда нес меня наверх, и когда я смотрел на розовеющую от моей крови воду в ванной, и когда стоял перед ним в одних пижамных брюках. Меня спасало только то, что в определенный момент я решил, что когда мне, наконец, будет позволено умереть, я обязательно это сделаю. Но потом… Потом, когда я плакал, вырывался из его рук, даже, кажется, пытался…, о черт, я точно пытался укусить его! Вот потом ощущение этой несмываемой грязи, ну, как еще сказать, вот, скверны (!) стало меня покидать. И когда он целовал меня в уголки глаз, и укладывал рядом с собой, гладил мои волосы, вся эта гадость как-то покинула меня. Но что мне сделать, чтобы моя единственная подруга, тихо плачущая сейчас, сидя на моей кровати, не ощущала этой скверны на своем теле, а, главное, где-то гораздо глубже, в душе, наверное, я не знаю.