* * *
А вот здесь страшно. Потому что я опять ощущаю свое отнюдь не пятилетнее тело, на этот раз уже целиком, а не отдельные фрагменты. И голова у меня не болит. Но очень больно руки. Потому что они намертво прикованы к стене над головой. К тому же я очень плохо соображаю, впрочем, это для меня не новость. Повязка на глаза больше не давит, но я все равно ничего не вижу, что меня сбивает с толку еще больше. Я бы не отказался сейчас даже от призрачного света Нагльфара, но ко мне никто не плывет и брать на борт не собирается. Хотя нет, на этот борт меня, похоже, скоро возьмут - если человека приковали к стене в кромешной тьме, вряд ли сейчас откуда-то выскочат друзья с радостными воплями «Сюрприз-сюрприз» и с дюжиной бутылок сливочного пива. Друзья? Черт? Ничего не помню про друзей. Я не помню, как сюда попал, я даже имя свое вспомнил только что из этого детского воспоминания - Гарри.
Спина моя прижата к стене, судя по ощущению, каменной, но не холодной. И стою я на камнях, в кроссовках, слава Мерлину, хоть не разули. Раз осмотреться здесь не выходит, попробуем для начала разобраться в своей голове. Потому как что может придумать человек, который не знает, где он находится, как он сюда попал и, собственно говоря, почему его тут держат в таком жалком виде. Вот имя свое вспомнил, уже хорошо, начнем с пяти лет. Хоть какая-то почва под ногами. И если вспоминать что-то, не так думается о руках, которые ну очень больно. Изверги здесь, все же, права слово! Хотя, может быть, я сделал им что-то нехорошее? Все может быть, раз я ничего не помню.
Итак, в углу моей комнаты вчера, когда я засыпал, стояла чудесная новенькая метла, которую подарил мне папа. Просто так подарил, кстати, без всякого повода. За что мама смотрела на него укоризненно. Но была плохая погода, и, хотя папа готов летать и в буран, и в ураган, мне мама не разрешает. Так что после завтрака мы спустились с крыльца на запорошенную снегом лужайку перед домом и стартовали! Мы летели довольно низко, было солнечно, папа на своей метле очень смешно кувыркался, у меня тоже немного получалось. Это было так здорово - солнце, сияющий снег, заснеженные ветки елок, а на самом верху у каждой - настоящая снеговая шапка. И папа начал эти шапки сбивать. Наверное, мой папа все еще был абсолютным ребенком, да и лет ему было совсем мало, двадцать три или двадцать четыре, я же у них родился, когда они были еще очень молодыми. В общем, ему не надо было подниматься со мной так высоко и сбивать с елок эти снеговые шапки, потому что мне, когда я это увидел, тоже ужасно этого захотелось, и я тоже взлетел к елочным верхушкам, пытаясь ногой спихнуть снег с еловой макушки. И папа увлекся, потому что разлетелись мы довольно далеко, так что только веселое гиканье с разных сторон ельника подтверждало, что мы тут, вообще-то, вдвоем радуемся жизни.