Курсант поднял голову, кольнул внимательным взглядом. Лицо его, от подбородка ко лбу, залила медленная кирпичная краска, дыхание отяжелело.
«Глупый, — подумала товарищ Белоклинская, — он совсем не понял».
Ей стало горячо и весело.
— Вы не бойтесь. Ничего необыкновенного. Вы знаете, Роман, что у меня там, за фронтом, у белых, отец? Да, знаете? Ну вот! Но кроме отца там еще брат, Сева. Ему только девятнадцать лет. Отец мне совершенно безразличен. Он сам избрал судьбу и сам за себя ответит. Но брат, брат — мальчик. Он вырос в обстановке нашего ледяного дома, под жесткой рукой отца, с детства начиненный военщиной, монархизмом, идеями величия империи. Но он умный мальчик. На днях я получила от него письмо. По письму увидела, что у него есть сомнения в правоте дела отца. Мне хочется спасти его. Я не хочу этой крови… Помогите мне, Роман!
Курсант внимательно смотрел на свои руки, лежащие на коленях.
— А чем же я могу помочь, товарищ Аня? Как помочь?
— Право, я сама не знаю. Я чувствую, что говорю глупости. Но это меня мучит третий день. Вы идете на фронт… Может быть… если он попадется в ваши руки, — бывают всякие случаи, — оставьте ему жизнь. Когда он будет здесь, он станет нашим…
Она замолчала.
Роман медленно поднял голову со сжатыми губами.
— Вот что, Аня! Вы мне только скажите, где он, в какой части, и напишите записку от себя, чтоб он знал. А я даю слово, что из кожи вылезу, а доберусь или найду способ передать ему. Другого сам бы зубами разорвал, а ежели он ваш брат… — Он внезапно оборвал речь и покраснел.
— Письмо? Письмо я написала ему еще позавчера. Он в Ростове, в кавалерийском училище.
— Однооружник, значит? Тем лучше! Еще вместях повоюем. Давайте письмо.
Он взял серый казенный конверт и спрятал его во внутренний карман гимнастерки.
— Спасибо, Роман! Спасибо, товарищ! — Аня протянула руку и встретила опять сжимающее пальцы пожатие курсанта.
Сзади зашипел и забрызгал паром чайник. Роман быстро освободил руку и побежал к печке. Товарищ Белоклинская проводила его расширенными потемневшими глазами и беспомощной улыбкой.
Он обернулся от печки и сказал почему-то шепотом;
— Давайте стакан, я налью вам.
Товарищ Белоклинская коротко вздохнула и прижала ладонь к груди.
— Не нужно чаю, Роман. Идите сюда.
И когда курсант подошел, удивленный, внезапно побледневший, девушка положила руки ему на плечи, подалась к нему любовным движением и сказала рвущимся голосом:
— Я знаю, Роман, что вы сами никогда не скажете мне этого… Того, что вы хотите, и что вам нужно сказать, и чего вы боитесь. Но сегодня последний день. Зачем же нам мучить друг друга, зачем красть у себя радость? Я сама скажу вам, — я люблю вас, Роман, и знаю вашу любовь.