– В огонь его! – скомандовал Шевалье. – Жаль, что не представилась возможность швырнуть его туда живым.
– Если бы он не ласкал меня, он еще жил бы, – шла за телом Ореста, которое волокли по земле, Подольская Фурия. – Но он тоже хотел любить меня. Зачем ему это понадобилось? Почему все мужчины в этом крае хотят любить именно меня?
– Ты права, Христина, – мрачно согласился Шевалье, задержав женщину уже тогда, когда она чуть было не ступила в огонь вслед за Орестом. Обхватил ее за плечи и повел к воротам. – Ты права… Если бы мы не ласкали женщин, мир был бы совершенно иным. Войн вообще не происходило бы, а мужчины умирали бы своей смертью. Но в том-то и дело, что каждый из нас хочет ласкать тебя и тебе подобных. Так уж мы устроены.
К забору вновь подошли две старушки с посошками в руках. Шевалье узнал их, это были те самые, которые уже наведывались к Подольской Фурии и которые выдали его пристанище Пьёнтеку.
– Ваши дома тоже поляки подожгли?
– Нет, – ответили в один голос.
– Вы не таите зла на эту женщину?
Старухи попытались распрямить согбенные плечи, чтобы заглянуть Христине в лицо, однако им это не удалось. Шевалье заметил, что они очень похожи друг на друга, как могут быть похожи только близняшки.
– Ее все село ненавидит, – сказала одна из них. – Мужей сманивает и всех заезжих сманивает.
– И с самого детства ведьмует, – добавила вторая. – Бесовский огонь в ней какой-то.
«Относительно “бесовского огня” вы, пожалуй, правы: пылает он в ней, пылает…» – мысленно согласился Шевалье, хотя имел в виду совершенно не то, о чем толковали старушки.
– Но мы зла на нее не таим. Мужей у нас нет, и никогда не было.
– Тогда уведите ее отсюда. Мне страшно оставлять ее одну на пожарище.
– Уведем, господин офицер, уведем, – прогнусавили старухи. – Вы себе езжайте с богом. Вы приехали и уехали, а мы тут промежду собой поладим, будь она хоть ведьмой, хоть последней уродиной. Каждое село должно иметь своего кузнеца, свою повитуху и свою ведьму.
– Нас, как видишь, Бог тоже не обделил. Кузнец есть, а мы – повитухи.
Тела висельников были преданы огню, и Шевалье мог со спокойной душой сесть в седло. Оказавшись в нем, француз пришпорил коня и погнал туда, где между ветвями деревьев и крышами домов виднелась колокольня церкви, к сворачивающемуся лагерю драгунского полка. Он гнал и гнал коня.
Больше всего он боялся сейчас, что не выдержит, оглянется и увидит стоящую у пожарища женщину, с которой провел такую неописуемо божественную, такую, в самом немыслимом значении этого слова, убийственную ночь.