«Вот так и заключаются тайные союзы, – подумал Хмельницкий, – о которых знают только двое. – Эти союзы прочны, поскольку не осквернены никакими официальными договорами и клятвами. К тому же им не страшен суд истории, для которой они недоступны, как недоступны тайные помыслы Аллаха».
– К слову, помогать вы станете мусульманину, поскольку, находясь в Турции, я принял ислам.
Полковник замер, ожидая, какой будет реакция мурзы, и был поражен, когда тот безразличным тоном ответил:
– Меня больше интересует то, что ты принял командование армией, состоящей из запорожских казаков, которые куда чаще были моими врагами, нежели союзниками, а также из украинских крестьян, которые куда чаще становились моими жертвами, нежели врагами, и у которых есть все основания не только ненавидеть меня, но и бояться.
– Аллах, как всегда, непостижимо мудр, – вежливо склонил голову Хмельницкий, отдавая дань уважения не только мудрости Аллаха, но и житейскому прагматизму Тугай-бея.
Полковник всегда презирал тех восточных правителей, что загоняли свои ум и волю в религиозные догматы; свои действия стреноживали путами суеверий, а дипломатический талант слишком уж расцвечивали восточной хитростью. До сегодняшнего дня Тугай-бей в его представлении оставался именно таким «восточным коконом» словоблудия. Но теперь отношение к нему изменилось, и полковник даже пожалел, что не решился встретиться с ним еще до поездки в Бахчисарай.
Он понимал, что мурза конечно же будет преследовать свои, и только свои интересы. Но уже сейчас ясно, что у них появятся общие тропы. И какое-то время они могут идти сообща, хотя и каждый к своей цели.
– То, что я встретился с ханом и получил его напутствие, облегчает нашу встречу и освящает наши решения. Поэтому я не стану оправдываться. Но признаюсь, что был неправ в другом. Я знал вас, мурза Тугай-бей, как великого воина. Однако слишком недооценивал как политика. Теперь у меня есть все основания раскаиваться по поводу своей недальновидности.
Тугай-бей подергал кончик уса – Хмельницкий уже заметил, что мурза делает это всякий раз, когда ему не терпится высказать какую-то важную мысль. Словно бы здесь, в правой части уса, скрывалась некая внутренняя, понуждающая к раздумьям и глубокомыслию сила.
– Мы, восточные правители, привыкли к лести. Она давно стала неотъемлемой частью не только придворного этикета и дипломатического церемониала, но и смыслом самой нашей жизни. Однако вы – европейский политик, и, как видите, я стараюсь вести себя с вами так, как принято вести себя европейцу с европейцем.