– Так и здесь, – продолжал он. – Мать Вадима – первая дочь Гостомысла, а мать Рюрика, Умила, – какая? В ком Гостомысловой крови больше? В ком она сильнее? То-то же… А при Гостомысле как жили?
– Жили, – буркнул кто-то.
Вяч неодобрительно фыркнул, но ничего не ответил.
– Закон есть закон, – понуро проронил детина с перебитым носом. – Вяч правильно говорит. Рюрик хорош, добр, но… не по правде он на княжеском престоле сидит. А от народа, который не чтит правду, то бишь закон Стрибожий, боги отворачиваются.
И вновь молчанье стало зловещим, только лавки едва слышно поскрипывают. Думают мужики, многозначительно чешут макушки и бороды.
– Так ведь Гостомысл сам решил, что править надлежит потомкам Умилы, – проговорил тот, что сидел напротив Вяча. – А Гостомысл хоть и слаб был в старости, а все равно князь. А у князя-то ума поболе, чем у нас, ему виднее было, что к чему.
– Не сам он решил, – ответил самый старший, – я те времена хорошо помню. Гостомыслу сон был, дескать, из чрева Умилы произрастает древо, великое и плодовитое, и от плодов этих весь словенский народ насыщается. А уж волхвы истолковали, что нужно сынов Умилы на княженье звать.
– Ну, так! – воскликнул спорщик. – Волхвы-то тоже поумнее нас будут! На то они и волхвы!
Губы старшего растянулись в недоброй улыбке, глаза блеснули льдом:
– Ага. А знаешь, кто из волхвов больше всех вопил тогда? Суховей! Помнишь такого?
Спорщик нахмурился, помотал головой, а старший продолжил:
– Премерзкий человек был, гнус самый натуральный. В пору, когда он Перуну дары приносил, ну тогда ещё сам Перунов жрец мухоморами какими-то отравился и с весны до осени хворал, так вот в ту пору такая засуха случилась, такой мор…
– Помню, – кивнул Вяч. – Жуткое время было. Мы даже хотели в Словенск идти, разыскать этого волхва и научить уму-разуму.
После этих слов мужики задумались ещё крепче. Добря ловил каждый вздох, каждый взгляд, забывшись, едва не выскочил из-под одеяла. Отец протянул устало:
– Вот беда-то…
Ему ответили не менее печальным голосом:
– А че беда? Княжит Рюрик и княжит. Народ не обижает…
– Сейчас не обижает, а что после будет? Особливо если мурмане ещё понаедут.
– Да ничего, – буркнул спорщик. – Не мужицкое это занятие – о делах княжества рассуждать. Сами разберутся, без нас.
– Это как же без нас? – ахнул кто-то. – А сход народный на что?
Вяч кивнул, его ладони сжались в кулаки, мышцы под потрепанной тканью рубахи вздулись.
– Вот так всегда. Рассуждаем, потрясаем кулаками, грозимся, а как только до дела доходит – в кусты. А после на власть пеняем, дескать, и головы дырявые, и руки не чисты.